Поиск

Всегда в подобных случаях вспоминаются слова Христа: «Комара оцеживаете, а верблюда поглощаете». Сущность христианства — любовь. Которая, по Евангелию, должна покрывать собою несовершенства других людей. «Если любви не имею, то я — ничто» — говорит Апостол Павел. Противоположностью любви является хамство. Странный вывод? Сейчас поясню. Библейский Хам, сын Ноя, увидел наготу отца своего, пошёл и рассказал о ней братьям. А братья пошли спиною, чтобы не видеть наготы отца своего, и покрыли его одеждой. В этом глубокий смысл. «Любовь покрывает множество грехов» — говорится в Евангелии. Любовь, если и видит какие-то недостатки, огрехи, несовершенства ближнего своего, старается их покрыть собою, не сосредотачиваться на них, а, напротив, отвести от них глаза. А хамство — в подлинном, библейском смысле этого слова — это стремление вынести наготу ближнего своего наружу, так, чтобы все видели её и знали о ней. Ну, допустим, ошибся тот же чтец в каком-то ударении, прочитал что-то не так. Как поступит в такой ситуации Любовь? Не увидит ли она прежде всего, какой большой труд вложил исполнитель, вложил своё время, энергию души своей, чтобы совершенно безвозмездно поделиться чем-то полезным и хорошим со своими слушателями? Если и заметит какие-то огрехи, то прежде всего вспомнит об огрехах собственных, проявленных, быть может в совершенно в иной сфере, поймёт, что все мы — люди, никто из нас несовершенен в этом мире. А хам будет кричать: «невозможно слушать» или «чтеца к логопеду» или «загляни в словарь сначала» или что-то в этом роде. То же относится и к труду писателя, и вообще к любому другому труду. Любовь — покрывает наготу, хамство — её обнажает. Результат — потомство Хама получило проклятие: «раб рабов будет он у братьев своих». Сим же и Иафет, прикрывшие отца, получили отеческое благословение. Вот такие мысли вслух, на сон грядущий.

Старая моя читка, лет пять ей уже, наверное.<br/>
Этот классический трагический рассказ (непонятно из-за чего регулярно оказывающийся в разделе «сказки») используется Николаем Носовым в автобиографической повести «Тайна на дне колодца», где он читает книгу у костра беспризорникам. Собственно, после ознакомления с данной повестью, я и прочел лет в восемь сам первоисточник.<br/>
<br/>
«Художественная ткань рассказа — магия слов — настолько захватывала их, что мои комментарии казались лишь досадной помехой. Широко раскрыв глаза, приоткрыв рты, забыв все на свете, они жадно ловили слова писателя об огромной нечеловеческой дружбе простого, одинокого, всеми забытого старика и одинокой собаки, которую, как сказал писатель, старик любил гораздо больше, чем люди любят друг друга. И она его тоже любила. Уже я кончил рассказ, а ребята продолжали неподвижно сидеть у костра, будто окаменели. Они словно прислушивались к словам, которые уже улетели.<br/>
Куда? Кто знает.<br/>
А может, и не улетели вовсе? Может, остались в их душах.<br/>
Навсегда. На всю жизнь.<br/>
Тот, который вытащил у меня из кармана книжку, покачал головой. Сказал:<br/>
— Стариком плохо быть.<br/>
— Да, — отозвался кто-то со вздохом.<br/>
И все вдруг опустили головы, словно отдавая последний поклон старику, ушедшему из этого странного мира, в котором мы все с вами живем.<br/>
— Молодым лучше быть. Вот как мы, — сказал Кочан.<br/>
— Да! — опять отозвался кто-то, как эхо.<br/>
Все сразу приободрились и, словно освободившись от придавившей их тяжести, подняли головы.<br/>
Тонкий осторожно тронул меня за локоть.<br/>
— Ты знаешь… — просительно сказал он. — Ты еще почитай.<br/>
— Да, да! — загомонили все вокруг. — Давай еще!<br/>
Я выбрал какой-то другой рассказ и начал читать. Некоторое время все молча слушали, но Кочан вдруг сказал с возмущением:<br/>
— Ты что? Ты это что читаешь?<br/>
— Ну, рассказ, — пожал я плечами, не понимая, чего он вдруг взъерепенился.<br/>
— А про что рассказ? Это же не про старика Елеску с Музгаркой.<br/>
— Про Елеску мы прочитали уже. А это другой рассказ.<br/>
— Не-е-ет! — решительно протянул Кочан. — Ты про Елеску читай.<br/>
— Правда, читай про Елеску с собакой, — запросили все хором.<br/>
— Второй раз? — удивился я.<br/>
— Ну и что! Второй раз.<br/>
— Кто же это читает по два раза одно и то же!<br/>
— Ну ничего. Ну а ты читай! Ничего! — слышались со всех сторон уговоры.<br/>
— Ладно, — развел я руками и принялся читать рассказ, как говорится, на бис.<br/>
Ребята и на этот раз слушали с таким же жадным одушевлением. Когда чтение подходило к концу, в трепетном свете костра возникла из ночной темноты фигура беспризорника, голову которого украшала большая, не по размеру, матросская бескозырка. Горячась и волнуясь, Кочан обратился к нему:<br/>
— Слушай, Боцман, какая пилюля! Старик, понимаешь, один с собакой, а вокруг на сто верст ни души. Он людей только раз в году видел, когда обоз приходил за рыбой. Так он, понимаешь, разговаривал с собакой, вот как я с тобой.<br/>
— Шо? — удивился Боцман. — Ты со мной как с собакой?<br/>
— Да нет! Это старик с собакой, как ты со мной. И пес все понимал, вот как ты понимаешь.<br/>
— Шо? Я, как пес, понимаю? — снова удивился Боцман.<br/>
— Да нет! Ты не понимаешь! Вот пес понимал…<br/>
— Шо? — окончательно возмутился Боцман. — Я не понимаю, а пес понимал? Вот как дам тебе, так это тебе уже не пилюля будет, а микстура потекет из носа!<br/>
— Э! — досадливо махнул Кочан рукой. — Вот ты послушай! Ты почитай, — обратился он ко мне.<br/>
— Что? В третий раз читать? — удивился я.<br/>
— Ну и что! Пусть Боцман послушает.<br/>
— Ну почитай! Что тебе стоит? Пусть послушает. И мы послушаем, — взмолились все.<br/>
— Ладно, нехай читает, — милостиво разрешил Боцман, разлегшись у костра на асфальте.<br/>
Нечего делать, я принялся читать в третий раз про Елеску с его Музгаркой, но, не прочитав и двух страниц, услышал мерное похрапывание. Оглядевшись, я увидел, что все мои слушатели, и сам Боцман в том числе, спят, растянувшись в разных позах вокруг костра. Подбросив в костер оставшуюся охапку сосновых щепок, я опустил голову на еще не совсем остывший после заливки мостовой асфальт и заснул как убитый.»