Поиск

Проблема такой любви, как у Павла в том, что она бесконечна, вечна. Никто не заменит ему Тасю, её чистый целомудренный образ всегда будет перед ним. Живя с такой любовью, представлять, как ей владеет какой-то «холёный» английский аристократ, чрезвычайно трудно и больно. Такую любовь невозможно «отпустить» (как сейчас модно говорить), а хранить её и находиться в гармонии с этим миром, где Тася в чьих-то, скажем так, совершенно земных, руках, на мой взгляд невозможно. Возможно, какая-то иная, гипотетическая, совершенная любовь и может абстрагироваться от желания быть со своей Любимой и дать ей возможность плыть своим путём. Не знаю. Но лично мне больше понятна и близка любовь Павла, со всеми её несовершенствами и чувством «собственничества», чем такая вот, «отпускающая» любовь. Всё «собственничество» здесь в том, что он глубоко, очень глубоко, ощущает себя и Тасю частями Единого Неделимого Целого. А потому, когда тебе отрубают руку или ногу, такое вот чувство собственничества, на мой взгляд, вполне объяснимо. Да и сама Тася, что вполне очевидно, в глубине сердца не особенно-то счастлива в этом, на вид удачном земном браке. Она прекрасно понимает и чувствует, что любовь Павла гораздо глубже, да и сама личность его несравненно ближе её сердцу. Но она человек долга. И живёт по принципу своей тёзки, онегинской Татьяны: <br/>
«Я вас люблю (к чему лукавить?),<br/>
Но я другому отдана;<br/>
Я буду век ему верна»<br/>
Век будет верна. А за веком этим настанет Вечность — и лишь этой хрупкой надеждой и живёт уже сердце Павла. И никогда, никогда не расстанется он внутри себя со своей Тасей, и фантомные боли недостающей части собственного естества никогда не исчезнут в нём до тех пор, пока он не воссоединится, наконец, со своей Наречённой.<br/>
И много таких увечных, ампутированных, покалеченных живёт на этой Земле. Ожидая часа своего исЦЕЛения, и видя его лишь в мечтах своих, да в этих вот светлых прозрачных снах… где бежит Единственная к нему навстречу, простирая руки свои к нему, для того, чтобы разрозненное и разорванное пополам на земле, стало наконец, Единым Целым… <br/>
А друг поступил, конечно, очень скверно. Животная, дикая кровь («дикое дитя степи, привыкшее слушать лишь экстазы дикой души») взяла в нём верх над разумом и хорошей, благородной душой. Девушку, конечно жаль, но её судьба всё же не кончена, и может быть ещё вполне благоприятный исход в её жизни. А вот друг обречён уже без всякой такой надежды, и сам себе выносит самый строгий и безжалостный приговор. Поэтому, наверное, и слова сострадания обращены к нему…

Спасибо Вам большое, дорогая Нуре! Спасибо, что послушали этот небольшой рассказ, и за Ваш, как всегда глубокий и сердечный отзыв, за это замечательное стихотворение! Мне очень близка эта тема — многое из того, что я озвучивал направлено против убийства. Рассказы Павла Сурожского («Дрохвы», «Наша охота», «Водяные курочки»), рассказы В. Солоухина, — все они об одном — о нелепости этого процесса, о том диссонансе, который происходит в душе человека в момент лишения жизни другого существа. Охота — это убийство, в подавляющем большинстве случаев — убийство ради похоти, ради самого азартного процесса преследования с целью убить. Само значение слова «охота», происшедшего от «хоть, похоть», открывает всю подлинную сущность этого действа. Как честно признаётся замечательный писатель Юрий Казаков: всё счастье охотника — в выстреле («Я лежу с ружьем в руках, слушаю песни леса, дышу его запахами. От ударов сердца руки мои дрожат и тело вздрагивает. Долго удерживаюсь, не хочу стрелять, не хочу разрушать этой празднично весенней жизни. Но все счастье охотника – в выстреле, и я стреляю»). Страшно подумать: счастье человека — в моменте разрушения чье-то жизни, этого сложнейшего и драгоценнейшего дара всем живым существам. Насколько же очерствело и извратилось сердце человеческое, чтобы извлекать радостные эмоции и получать прилив счастья от страдания и смерти другого. И сегодня это животное, а завтра мишенью будет другой человек, но «счастье» останется прежним, оно будет — «в выстреле». Лишь бы совесть при этом была опьянена и заглушена каким-нибудь лукавым оправданием, каким-нибудь хитрым термином, типа «лицензия на отстрел» или «долг перед Родиной» — и тогда можно смело предаваться этому уродливому «счастью»… И все эти президенты, удовлетворённые очередным удачным сафари, получающие глубокий экстаз от смертей «братьев своих меньших» — это страшные слепые пастыри, ведущие за собой такой же ослеплённый народ… И остаётся лишь надеяться, что весь этот морок временный, что когда-нибудь ночь пройдёт и настанет эра Света, когда люди перестанут называть чёрное белым и поймут, наконец, насколько хрупка эта прекрасная жемчужина, это бесценное сокровище — жизнь…