Поиск

Замечательное исследование. А истина познаётся в сравнении. Поэтому хорошо бы сравнивать с средневековую женщину с современной и высказать мнение, что современной женщине живётся куда вольготнее, невзирая на тот факт, что и ей приходится сталкиваются с рядом проблем, например, с проблемой одиночество… ну, да ладно, это бог с ним… Если поставить рядом средневековую женщину и современную, различие в положении их сексуальности будет не количественным, а качественным — это переход из состояния «объекта контроля» в состояние «субъекта выбора». Речь не о том, что раньше сексуальности было меньше, а о том, что теперь она принадлежит самой женщине, а не семье, церкви или страху. Именно в этом смысле современной женщине живётся несоизмеримо вольготнее. Средневековая женщина существовала внутри запретного коридора: её тело считалось опасным, желание — подозрительным, удовольствие — греховным. Она не выбирала ни время сексуальной жизни, ни партнёра, ни форму отношений. Брак заключался по воле рода, сексуальность включалась рано и почти сразу превращалась в обязанность. Беременность была не опцией, а следствием, и часто — приговором. Страх смерти в родах, страх осуждения, страх обвинений в распущенности формировали сексуальность как напряжение и молчание. Даже удовольствие, если оно возникало, не имело права на существование: его нельзя было назвать, осмыслить, защитить. Женщина была телом, через которое проходила воля других. Современная женщина живёт в принципиально иной логике. Сексуальность признана частью личности, а не угрозой обществу. Она может начинать сексуальную жизнь тогда, когда считает нужным, или не начинать вовсе. Она имеет язык для описания своего желания, границ и отказа. Контрацепция разрывает фатальную связку «секс — беременность — судьба», возвращая телу управляемость. Беременность становится выбором, а не роком. Даже в культурно консервативных обществах это различие ощущается: сама возможность обсуждать, планировать, решать уже означает свободу, недоступную средневековой женщине в принципе. Особенно показателен сдвиг в вопросе удовольствия. Там, где раньше женское наслаждение либо отрицалось, либо демонизировалось, сегодня оно легитимно. Оно может быть целью, а не побочным эффектом. Современная женщина не обязана быть пассивной, «принимающей», молча терпящей. Она может желать, инициировать, отказываться, менять партнёров, искать совместимость. Даже если общество по-прежнему осуждает, у неё есть контркультура, наука, психология, право — инструменты защиты и осмысления, которых раньше просто не существовало. Не менее важна смена символического статуса тела. Средневековое женское тело — источник греха и хаоса, требующий сокрытия. Современное — объект самопрезентации, заботы и контроля со стороны самой женщины. Да, это порождает новые формы давления — стандарты красоты, коммерциализацию сексуальности, медиавлияние, — но принципиально тело больше не принадлежит внешнему надзирателю. Давление рынка и культуры несравнимо с религиозно-родовым контролем, потому что от него можно уклониться, спорить с ним, переосмысливать его. В итоге средневековая женщина жила в сексуальности как в ловушке: без выбора, без голоса, без защиты. Современная женщина живёт в сексуальности как в пространстве возможностей — пусть не идеальном, конфликтном, противоречивом, но своём. Именно поэтому можно уверенно сказать: не потому современные женщины «вольнее», что у них больше дозволенного, а потому что у них есть право решать. А право решать — это и есть подлинная свобода, которой средневековая женщина была лишена полностью. И тем не менее, даже сегодня в современном обществе есть женщины тоскующие по средневековью. Но это скорее всего романтизация средневековья через фильмы, книги и прочую лабуду…

В 16-ой главе «Крабата» Отфрида Пройслера, как нигде отчетливо, читается та истина, что все, составляющее жизнь Души, находится вне тела.<br/>
<br/>
«Между прочими искусствами Крабат овладел и искусством выходить из своего тела. Оно принадлежало к тем немногим, применять которые мастер их остерегал – потому что легко могло случиться, что покинувший свое тело не нашел бы обратной дороги. <br/>
Издалека зазвенели пасхальные колокола, и тотчас из Шварцкольма донесся девичий голос – голос, который Крабат уже знал, которого он ждал, который тщетно пытался припомнить.<br/>
Крабат прислушивается к пению девушек в деревне. Как голоса сменяют друг друга – сначала тот, один, — а потом другие. И пока поют другие, он ждет того единственного.<br/>
«Что за волосы у нее, у этой Канторки? Каштановые, быть может? Или черные? Или пшеничные?»<br/>
Он должен это узнать! Ему захотелось увидеть эту девушку, пение которой он слышит. Очень захотелось.<br/>
«Что, если выйти из тела? – думает он. – Только на несколько мгновений – настолько, чтобы успеть заглянуть ей в лицо…»<br/>
И вот он уже произносит заклятие, уже чувствует, как освобождается из своего тела, выдыхает себя в черную ночь.<br/>
Он оборачивается на костер – на Юро, который вот-вот заснет, на себя самого. Вот он сидит, прислонившись к кресту, не живой и не мертвый. Всё, что составляет жизнь Крабата, теперь снаружи, вовне. Оно свободно, легко и ничем не сковано. И чувствует всё острее, чем когда-либо прежде.<br/>
Он еще медлит оставить свое тело совсем, освободиться от последней связи. Это дается ему нелегко, потому что он знает: расстаться можно и навсегда. И все же он перестает смотреть на этого носящего его имя парня, сидящего у костра, – и отправляется в деревню. <br/>
Никто не слышит Крабата, никто не может его видеть. Но сам он видит и слышит всё с отчетливостью, которая его удивляет».<br/>
<br/>
«Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше», – говорит Христос. Если сокровищем было только тело, то утрата его совершенства – окончательная катастрофа. <br/>
Если Душе есть к чему вернуться после сокрушения тела – Дружба, Любовь, Знание, Искусство – она только становится сильнее.