Совершенно разделяю Ваш гуманистический посыл, но, похоже, непроницаемая тьма окутала сознание многих, сделав их невосприимчивыми к человеческому.

У Хемингуэя о самом важном всегда очень просто, скупо и лаконично, чтобы явной была только суть.
― Есть люди, которые хотят воевать. В нашей стране много таких. Есть другие люди, которые не хотят воевать.
― Но первые заставляют их.
― Да.
― А те, что не хотят воевать? Могут они помешать войне?
― Они не организованы и поэтому не могут помешать ничему…

Льву Толстому ошибочно приписывают афоризм про «организованность плохих людей»: дескать, хороших людей больше, но плохие лучше организованы.
Похожая мысль у Толстого действительно есть, это слова Пьера в эпилоге «ВиМ», обращенные к Наташе: «…ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое».
Утопическое желание Пьера «связать между собой» честных людей и «дать новое направление всему русскому обществу», как оказалось, слишком для этого общества иллюзорно и несбыточно.

Правильно, конечно, в названии этого величайшего трактата писать Мир с большой буквы, он здесь персонифицирован, и это жалоба отверженного Мира, которому предпочли войну. И полное название ― «Жалоба Мира, отовсюду изгнанного и повсюду сокрушенного».
Всем тем обезумевшим, кто оправдывает и приветствует войну, гордится мнимым «величием», посягает на чужие земли, несет на них смерть и разрушения, оставляя после себя руины, горе и слезы, ― всем им принудительно слушать это сочинение бесконечно по кругу, пока не наступит полное отвращение к себе и не вывернет наизнанку всю шовинистскую мерзость нутра.

Как все гуманисты, как бы ни были прекрасны их идеи, Эразм Роттердамский наивно взывает к человеческому разуму и верит в его благотворное воздействие, верит, что «простому народу» война не нужна. Наше время показывает, что ненависть может охватить и целый народ, и народ этот будет хотеть войны.

«Издавна я наслушался всевозможных оправданий, которые ловкие и умные люди изобретают на свою же погибель.
Они жалуются на то, что вовлечены в войну и принуждены воевать против своей воли.
Отбросьте эти объяснения и оправдания, снимите лживую личину!
Вглядитесь в свою собственную душу и совесть: вы увидите, что не необходимость, а ярость, тщеславие и глупость движут вами».
Dixi

Благодарность за прекрасное прочтение Владимиру Антонику.

Ну, конечно, Хармс! Вспомнилось у него вот это не слишком веселое, из 1937 года:

«Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.
Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было.
У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было.
Ничего не было! Так что непонятно, о ком идет речь.
Уж лучше мы о нем не будем больше говорить».

Можно, конечно, припомнить и хармсовский анекдот про Пушкина, передвигающегося на колесах))

Агате Кристи не откажешь в остроумии. Главная героиня смотрит в театре якобы знаменитую и якобы русскую пьесу с гротескным названием «Они ходили без ног» (в оригинале They Walked without Feet).
Пьесу, разумеется, Кристи выдумала. Но удивительно, как ей в 1940 году, когда писался роман, пришло в голову в отношении переведенной с русского драмы (даже не комедии с таким-то названием!) именно что-то абсурдистское, хармсовское.
Само собой, ни о каком влиянии Хармса не могло быть и речи. Географию абсурда Кристи угадала, видимо, интуитивно.
Чтение Галины Чигинской настолько прекрасно, что слушала именно из-за нее.

Да, в аннотации все верно. Эта сказка про то, как на маленькую страну напало звериное царство Свирепия. И это про сегодняшний день тоже. Главное же, что заканчивается эта сказка правильно. Так и будет.
В одном аннотация ошибается, к моменту написания сказки «созвучия запросам руководства страны» не было вовсе, сталин лично исключил ее из детской антологии стихов, узрев в ней «политически вредную» идею свободы.

«Мы — свирепые зверюги,
Мы — кровавые злодеи,
Никого мы не жалеем,
Кто добрее и слабее.
Мы зубами, мы когтями,
Мы копытом и клыком
Слабых всех и беззащитных
Растерзаем, загрызем.
Мы навсегда захватили твой дом
И никогда из него не уйдем!»
<…>
Злодей Бармалей за рекою стоит.
И бормочет бессмысленным голосом:
«Истребить! Погубить!
Уничтожить! Убить!
Погубить! Разбомбить!
Ни людей, ни детей — никого не щадить!»
Повторяет и ночью, и днем:
«Загрызем! Искалечим! Убьем!»
<…>
«Делать нечего! Придется с этой гадиной бороться,
А иначе весь народ от чудовища умрет…
Правда, враг еще силен, так и прет со всех сторон…
Но уже близка победа над ордою людоеда.
Скоро, скоро будет он
Побежден и сокрушен
Окончательно!»

В «Окаянных днях» Бунин метко определяет происходящее словом «балаган», повторяя много раз именно это слово. А затем и того более, говорит, что любовь к балаганщине, в сущности, это одна из показательных национальных черт.
В балаганщину русский человек может облечь все, что угодно, в жажде игры и лицедейства не гнушаясь ни напыщенной ложью, ни юродством, ни бесстыжим цинизмом.
Хотите развлечений ― вот вам актриска в оперно-народном костюме с шутами гороховыми в придачу, они вам с удовольствием потехи ради хоть на костях спляшут.

«В человеке просыпается обезьяна» (И. А. Бунин).

В некоторой степени СПОЙЛЕР.
Как ни оптимистично в начале новеллы звучит утверждение, что «нет ничего прочнее детской дружбы, возобновившейся в зрелые годы» (скептик при этих словах должен хмыкнуть), а опровергается оно незамедлительно и убедительно.
Да что уж там, не только знакомства могут расстроиться, но и семьи распадаются из-за политических разногласий.
Так что, увы, в этом смысле актуально как никогда.

Ну, псевдоним-то у исполнителя весьма говорящий. На такой посмотришь ― сразу охота пропадет хоть что-то слушать. А в списке им озвученного есть как раз и книжка про сталина за авторством некоего любителя теории заговоров и оправдателя репрессий.

Так чудесно, спокойно и интеллигентно прочитано, отчего повествование течет мерно и неспешно. И лишь в финале ожидания тех, кто жаждет более динамичного и энергичного действия, окупятся подлинно античными и шекспировскими страстями. На литературный подтекст не единожды намекает автор не только названием книги, но упоминанием также и кровавой Клитемнестры, как мы помним, убившей своего мужа Агамемнона, но в итоге получившей возмездие (здесь, у Кристи, сюжет совсем иной). И трех страшных ведьм из шекспировского «Макбета» с их пугающими словами о том, что прекрасное и ужасное едино, живет одно в другом, подобно тому, как одна без другой оказывается невозможной любовь и смерть в романе Кристи.

Дезинтегрировать сумасшедшего мерзавца, задумавшего массовое человекоубийство, ― очень и очень гуманно. Даже если счесть это актом жесткого гуманизма, он оправдан превентивностью меры. И особенно актуален для страны, которую подразумевает Конан Дойл.
Остается лишь сожалеть о том, что это случилось в вымышленном мире.
Замечательный рассказ в прекрасном исполнении.

Эта книга автобиографическая, и написана она честнейшим и порядочнейшим человеком, прожившим весь этот ад. А унылым дерьмом, простите, пахнет от всех ваших подобных этому комментариев и от тех, кто их подлайкивает.
Книгу читать тяжело и очень больно. Но читать нужно до конца, потому что в конце, в разговоре главного героя со следовательницей, вас ждет полный разгром. Вести беседы с такими, как вы, бессмысленно. А вот книга громит вас безоговорочно.
В ней сильный дух побеждает тление и зловоние, жизнь ― мертвечину, а человек ― всякую мразь и нежить.
«Ну а что касается остальных… так что же, пожалуй, тут ненавидеть. Они ведь даже не существование, а так, нежить. Сами не знают, что творят. А зло от них расходится кругами по всему миру. Ведь это они вырастили Гитлера».
Это про таких, как вы. Такие, как вы, и убили в конце концов Домбровского, избив до полусмерти. В 70-е годы гебисты с удовольствием использовали такую практику, чтобы избавиться от любого инакомыслия.
Книгу я когда-то читала. Переслушала потому, что озвучил ее Николай Козий. И великая ему благодарность за то, что он успел это сделать.

Отличный рассказ. И это прекрасно, что в XX веке более сложная постмодернистская литература мирно сосуществовала с добротной беллетристикой, которую Моэм и представлял, будучи превосходным рассказчиком.
Моэм искусно играет читательскими ожиданиями. Мы уже в начале рассказа предупреждены этим «навязчивым» и долгим «пристальным» взглядом человека из Глазго, что нам следует ждать впереди нечто очень впечатляющее. И недосказанность в финале, сдерживающая развязку, ― отличный писательский ход, заставляющий нас еще какое-то время пребывать в некотором оцепенении))
Прочитано замечательно, и музыка подобрана весьма удачно.

Замечательно прочитано, очень, очень красноречиво. И какую же еще может иметь фамилию «хороший человек», как не Лиходеев. Вот так по сей день и отмечают… до госпитализации.

Да, хотя даже определение «советский» подходит далеко не всем писателям. Если иметь в виду территорию проживания или время написания, то тоже корректнее было бы говорить не о советской литературе, а о литературе «советского периода». Но была и безусловно советская, на любителя))

Вероятно, вы не слишком хорошо знакомы с «теорией игры» Шиллера. А герой другого немецкого романтика Шамиссо — Петер Шлемиль — сквозной персонаж этих новогодних приключений Гофмана.

Позволю с Вами не согласиться. В российской империи русификация была политикой в отношении других народов, Куприн позднее назвал это «обрусительным культуртрегерством». Еще позже, в 30-е годы XX в., изучение русского языка другими народами закрепилось государственной программой как обязанность. Но это никак не отменяет национальную принадлежность писателя.
Есть более корректный для этого случая термин ― «русскоязычный».

Очень люблю Гофмана и его мир, где герой homo ludens, человек играющий, в свободном творчестве, в свободной игре, как и у других немецких романтиков, разрушает правильные и скучные оковы обывательского мира. Это карнавальный мир обманчивых видений и странных созданий, иллюзий, фантазий и импровизаций. Когда под властью новогодней ночи можно поверить в то, что солидный советник юстиции сделан из марципана, а его гости всего лишь украшенная к Рождеству и Новому году витрина кондитерской.
Мне нравится чтец, а его манера исполнения, тоже игровая и немного балагурная, очень хороша и весьма кстати.

Ранний Диккенс и его чудесный простодушный юмор, который в более поздних романах непременно будет сопровождаться изысканно-утонченной иронией, а иногда и вовсе уступать ей место.
Но так или иначе и в этих ранних очерках за красочными юмористическими зарисовками и комическими превратностями судьбы скрывается нечто и не очень веселое. Увы, некоторых из персонажей отчаянно преследует невезение, а многих из них ждет фиаско.
Исполнено превосходно.

Прекрасно исполнено, и выбор музыки, несомненно, очень удачный, неслучайный и осмысленный. Большая благодарность чтецу A.Tim.
Рассказ же довольно здорово выстроен, и не последнюю роль в нем играют повторы. То, что упоминается впервые как возможное предостережение (рассказ о том, как умер отец Тони), затем с неотвратимостью приговора повторяется у самого главного героя.
Не раз напоминают нам и о способе, каким Тони расправляется с кроликами. Возможно, чтобы мы не слишком расчувствовались и не чересчур сентиментально восприняли любовь Тони к своему винограднику, в котором каждая из лоз была для него «живой душой». Потому что такая же живая душа, как ни крути, и у этих кроликов, а снайперский выстрел между глаз ― чем бы его кто ни оправдывал ― образ безусловно сильный и очень жестокий.
А потому в этом рассказе среди людей нет правых. А если кто и прав, то это сама природа, в которой даже самое ужасное происходит без злого умысла, свойственного человеку.
И в самом конце рассказа уже нет человека, он превращается в «точку», в ничто в сравнении с ней. И только она, природа, над всем верховенствует. Это за ней последнее слово в ревущем потопе ливня, подобном топоту тысячи скачущих кобылиц.