в целом да.<br/>
но все таки она улещивает бойца согласиться умереть-с пониманием, что все там будем))<br/>
она не заинтересована в поражении бойца-что ли<br/>
в общем Смерть-не телефонный мошенник, она испытывает, и экзаменует))
То, что вы процитировали — выбор не пути и литературы, а акт предательства страны. Она ещё жаловалась, что у нас с феминизмом плохо. Очень жду, что она скажет по поводу положения феминизма в Турции. Ах да, она не скажет)
Это что-то на сайте. Особенно в телефоне. Мой перешёл на иероглифский алфавит. А аватарки всех сосайтников сделал овальными в стиле а-ля для кладбищенских памятников. А начинаю его приструнять- вырывается из рук и ну, бежать от меня!)))
Надо для себя четко понимать одну вещь, собака — это животное, его выживание определено инстинктами. Среди людей собаке важно понимать и знать свое место, это достигается дрессировкой. После этого собака психологически здоровая и уверенно принимает мир с которым взаимодействует. Хозяин приручает инстинкты и они начинают работать на него, а не на выживание. Если собака дикая, вы можете сколько угодно убеждать себя в том, что она все понимает, но ничего подобного. Ей важно знать свое место, быть в стае. Которая определяет ее поведение и место в жизни. Если надо кусать, она будет кусать, есть у нее яйца с чипом или нет. Это реальность. Приютили вы собаку, у нее до вас была своя жизнь, она к ней привыкла, потом нашли хозяина, хорошего, она и к нему привыкла. Спокойна. Не агрессивна. Но это не значит что ей хорошо. Она может страдать. Вы сами за нее все решили. Что для нее хорошо, а что плохо. Это нужно вам, а не ей. И деваться ей некуда. Потому что она живет в вашей системе, которой не понимает, среди людей нет законов природы, а инстинкты, над которыми не работали, по прежнему разрывают ее изнутри. Это не помощь, а продление агонии. Не надо себе лгать. Жалость и забота нужна людям, они нуждаются это проявлять. Отрезайте яйца, вешайте чипы. Это такое же зло. И все ради того, чтобы потом сказать себе — я помог бездомной собаке. Я хороший человек. В чем добро то. Ей в сто раз счастливей на улице, голодной и мокрой. Она работает на сто процентов и счастлива в движении. Но мы же не хотим их там видеть. Приютики. Мути. Пути. Чилавечки такие плохие. Ми найдемь тибе хозяина. Дерьмо это все. Самообман.
Пыль на комоде<br/>
<br/>
Письмо пролежало на комоде неделю. Конверт из грубой, серой бумаги был покрыт пятнами и отпечатками чужих пальцев. Эвелин каждый день смотрела на него, протирая пыль вокруг, подчиняясь привычному порядку. Она не открывала его. Она нюхала воздух в комнате, пытаясь уловить запах моря, металла и лекарств, но чувствовала только запах варёной картошки и мыльной воды.<br/>
<br/>
Прошло десять лет. Они были тяжёлыми, эти годы. Отец умер тихо, почти незаметно, как и жил. Брат Гарри купил квартиру в пригороде Дублина, женился и занят только тем чтобы обеспечить хоть сколько-нибудь безбедное существование жене и детям. <br/>
Она осталась одна в доме на Саквилл-стрит, с теми же обоями, с той же мебелью, которая теперь казалась огромной и пустой. Работа экономкой в одном из домов 3 раза в неделю, давала скромный доход. <br/>
<br/>
Жизнь её была ровной, как стук её собственных каблуков по мостовой. Она научилась не думать. Не вспоминать. Не чувствовать.<br/>
<br/>
Но письмо нарушило всё.<br/>
<br/>
Она взяла его в руки. Оно было шершавым, как руки Фрэнка. <br/>
Фрэнк… Несостоявшаяся любовь и несостоявшаяся жизнь. Почему-то она не вспоминала его лицо, а только холод перил причала, впивавшийся в её ладони. Не его зов «Эвелин» и не его голос, а оглушительный рёв парохода, который заглушил всё внутри.<br/>
<br/>
Она разорвала конверт.<br/>
<br/>
Читала медленно. Каждое слово падало в тишину комнаты будто капли на дно медного таза. «Во всем была ты виновата». Она печально кивнула. Это была правда, знакомая и родная, как стук её сердца. Она жила с этой виной, она была ею.<br/>
<br/>
«Ты просто не смогла выдержать нагрузку. Милая моя Эвелин».<br/>
<br/>
От этих слов у неё перехватило дыхание. Никто не называл её «милой» с тех пор. Никто не видел в ней хрупкости. Для всех она была Эвелин О’Келли, сиделка умирающего отца, опора для брата, домохозяйка и экономка. Каменная стена.<br/>
<br/>
«Я хочу, чтобы ты перестала быть виноватой, ты слышишь меня? Сделай это сейчас».<br/>
<br/>
Она подняла глаза и увидела своё отражение в тёмном окне. То же лицо, что и у девушки с причала. Тот же застывший, пустой взгляд, как и тогда. Будто видела через стену годы своей пустой жизни.<br/>
<br/>
Потом Эвелин подошла к камину, где тлели угли от утреннего огня. Поднесла листок к потухающему жару. Бумага сморщилась, почернела по краям и вспыхнула ярким, коротким языком пламени.<br/>
<br/>
Она не чувствовала ни прощения, ни облегчения, ни боли. Она чувствовала лишь тишину. Ту самую тишину, что наступила после гудка парохода. Только теперь она была не снаружи, а внутри.<br/>
<br/>
Она стряхнула пепел с ладони и посмотрела на чистую, натоптанную дорожку от комода к кровати, от кровати до двери. Завтра будет такой же день, как и вчера. Но пыль на комоде там, где лежало письмо, теперь была стёрта. И это было единственным доказательством того, что что-то изменилось.<br/>
<br/>
Фрэнк, возможно уже умирал за капрала или чьи-то идеалы где-то во Франции. А она оставалась жить свою тихую жизнь. Здесь, в Дублине. На Саквилл-стрит.
но все таки она улещивает бойца согласиться умереть-с пониманием, что все там будем))<br/>
она не заинтересована в поражении бойца-что ли<br/>
в общем Смерть-не телефонный мошенник, она испытывает, и экзаменует))
<br/>
Письмо пролежало на комоде неделю. Конверт из грубой, серой бумаги был покрыт пятнами и отпечатками чужих пальцев. Эвелин каждый день смотрела на него, протирая пыль вокруг, подчиняясь привычному порядку. Она не открывала его. Она нюхала воздух в комнате, пытаясь уловить запах моря, металла и лекарств, но чувствовала только запах варёной картошки и мыльной воды.<br/>
<br/>
Прошло десять лет. Они были тяжёлыми, эти годы. Отец умер тихо, почти незаметно, как и жил. Брат Гарри купил квартиру в пригороде Дублина, женился и занят только тем чтобы обеспечить хоть сколько-нибудь безбедное существование жене и детям. <br/>
Она осталась одна в доме на Саквилл-стрит, с теми же обоями, с той же мебелью, которая теперь казалась огромной и пустой. Работа экономкой в одном из домов 3 раза в неделю, давала скромный доход. <br/>
<br/>
Жизнь её была ровной, как стук её собственных каблуков по мостовой. Она научилась не думать. Не вспоминать. Не чувствовать.<br/>
<br/>
Но письмо нарушило всё.<br/>
<br/>
Она взяла его в руки. Оно было шершавым, как руки Фрэнка. <br/>
Фрэнк… Несостоявшаяся любовь и несостоявшаяся жизнь. Почему-то она не вспоминала его лицо, а только холод перил причала, впивавшийся в её ладони. Не его зов «Эвелин» и не его голос, а оглушительный рёв парохода, который заглушил всё внутри.<br/>
<br/>
Она разорвала конверт.<br/>
<br/>
Читала медленно. Каждое слово падало в тишину комнаты будто капли на дно медного таза. «Во всем была ты виновата». Она печально кивнула. Это была правда, знакомая и родная, как стук её сердца. Она жила с этой виной, она была ею.<br/>
<br/>
«Ты просто не смогла выдержать нагрузку. Милая моя Эвелин».<br/>
<br/>
От этих слов у неё перехватило дыхание. Никто не называл её «милой» с тех пор. Никто не видел в ней хрупкости. Для всех она была Эвелин О’Келли, сиделка умирающего отца, опора для брата, домохозяйка и экономка. Каменная стена.<br/>
<br/>
«Я хочу, чтобы ты перестала быть виноватой, ты слышишь меня? Сделай это сейчас».<br/>
<br/>
Она подняла глаза и увидела своё отражение в тёмном окне. То же лицо, что и у девушки с причала. Тот же застывший, пустой взгляд, как и тогда. Будто видела через стену годы своей пустой жизни.<br/>
<br/>
Потом Эвелин подошла к камину, где тлели угли от утреннего огня. Поднесла листок к потухающему жару. Бумага сморщилась, почернела по краям и вспыхнула ярким, коротким языком пламени.<br/>
<br/>
Она не чувствовала ни прощения, ни облегчения, ни боли. Она чувствовала лишь тишину. Ту самую тишину, что наступила после гудка парохода. Только теперь она была не снаружи, а внутри.<br/>
<br/>
Она стряхнула пепел с ладони и посмотрела на чистую, натоптанную дорожку от комода к кровати, от кровати до двери. Завтра будет такой же день, как и вчера. Но пыль на комоде там, где лежало письмо, теперь была стёрта. И это было единственным доказательством того, что что-то изменилось.<br/>
<br/>
Фрэнк, возможно уже умирал за капрала или чьи-то идеалы где-то во Франции. А она оставалась жить свою тихую жизнь. Здесь, в Дублине. На Саквилл-стрит.
Но чтец на любителя (Лично для меня, не очень..)
Плюсик вам в профиль для поддержки здоровья )