Спасибо большое Вам за добрые слова! Благодарю, что послушали эту забытую повесть!

Взаимно, Борис! ) Я здесь случайно оказался, произведение не читал, не слушал. Обычно я другого Сурожского комментирую, Павла ) Здесь просто немного заступился за чтеца. Недавно, кстати, опять вспомнил про этот случай. Озвучиваю сейчас рассказы забытой русской писательницы Валентины Иововны Дмитриевой. Подумалось: если б ударение в её отчестве следовало делать на первый слог, это была бы настоящая фонетическая пытка )

Спасибо Вам большое за добрые и тёплые слова! Рад, что Вам Улитка пришлась по сердцу!

Благодарю от души Вас, Ирина, за добрые слова! Спасибо, что послушали этот рассказ!

Благодарю Вас за добрый отзыв! По поводу же субстанций розового цвета :) мы опять с Вами возвращаемся к нашему разговору под книгой «Люб». Свой опыт не вычеркнешь и не изменишь, это то, что «не вырубишь топором». И он у каждого из нас разный. Для кого-то здесь полная драматичности и даже трагичности глубина, для другого — то, на чём не стоило и зацикливаться. Сказать кто здесь прав, а кто нет нельзя, потому, что это просто разные миры, разные дороги, разные задачи, стоящие перед той или иной душой. Одно скажу: у данного автора этот рассказ «из ряда вон выходящий» — в том смысле, что он практически никогда не писал об этом. Он прежде всего автор замечательной детской прозы, взрослые же его рассказы, как правило, далеки от романтики, и скорее отражают суровость нашего бытия. Но здесь, безусловно, есть нечто глубоко личное, сокровенно-сердечное, о чём автор обыкновенно предпочитал молчать. Однако человек всё время молчать не может, когда-нибудь он изольёт своё сердце. И кто-то поймёт эту боль, и всю её глубину, если ему самому довелось иметь подобный опыт. Для другого же это будет только внезапный и довольно странный прорыв «розовых» чувств… Впрочем, уже и само название рассказа говорило, что вряд ли здесь речь пойдёт о шахтёрских проблемах :)

Да… в том-то всё и дело, что эти люди настолько были стёрты из памяти вместе с их произведениями, что теперь остались лишь какие-то обрывочные сведения, а то и вообще почти никаких. Николай Крашенинников, Павел Сурожский, Евгения Аверьянова, Сигизмунд Либрович, Валентина Дмитриева, или вообще какой-то Б.Власов (автор прекрасного «Камушка») — они оставили, на мой взгляд, золотую прозу, такие живые, настоящие книги — но сами практически остались в тени своих творений, не получив никакого признания. Да и слава Богу. Пусть земные венцы и памятники достаются другим. Их награда — не здесь и сейчас, и труды их сохранятся в благодарных сердцах тех, кто сумел оценить их по достоинству, для кого они стали чем-то родным и близким.

Сердечное Вам спасибо за такие тёплые слова! )) Ну уж Вы точно-точно не «малограмотный», Вы просто очень скромный человек, а Ваши отзывы прекрасно открывают, кто Вы есть на самом деле! Человек, который так вдумчиво читает и ищет смысл в произведениях, который так рассказывает о своём отце — непременно имеет красивую и глубокую душу. А любовь к литературе мне в детстве тоже не привилась — в школе у меня мысли были заняты другим, и аттестат заполнился сплошными тройками! )) Всё пришло уже потом. Ибо сама жизнь есть школа, и истинные учителя, и истинные уроки приходят, бывает, совсем в другое время, и тихо делают своё дело без дипломов, табличек, медалек, и всяких прочих ценностей мира сего… Благодарю Вас и за интерес к Павлу Николаевичу — его детские произведения удивительно прекрасны: «Заповедный лес», «Первая жертва», и другие рассказы до краёв наполнены любовью и добротой, и очень-очень интересны, причём не только детям, но людям любого возраста!

Спасибо Вам большое за такой прекрасный отзыв! Сколько же параллелей в этой повести с Вашей биографией, читаю и удивляюсь. Как же ценно, когда книга попадает в унисон с собственной жизнью и переживаниями! Она словно становится личным посланием, призванным коснуться сокровенных струн души и пробудить какие-то важные воспоминания… Благодарю Вас от души, что поделились этой своей историей!

Благодарю Вас, Наталия, за внимание к творчеству Павла Сурожского, прекрасного, ныне забытого писателя.

На мой взгляд, Лизавета, здесь нет акцента на именно «советском» счастье. Из другого рассказа автора — samlib.ru/f/fridman_j_i/petersburgerkitchenstories.shtml — вполне очевидно, что он точно не был ярым поклонником советского строя, ну уж а к Сталину и вообще питал весьма близкое для меня отношение — всё это довольно красочно описано там во второй главе.
Как я уже говорил выше, здесь «тоска по утраченному первозданному состоянию, которое где-то в прошлом. Потерянный рай, проще говоря».
Где Детство — его отголосок, проекция. Это скорее атмосфера характерного времени, без привязки к какому-то политическому строю. Строй, может быть и играл здесь некоторую роль, но вторичную. Такой рассказ мог бы написать и какой-нибудь мальчик из Америки годов 40-х — 50-х. Когда не было там ещё никаких сексуальных революций, «когда небо было голубее, солнце ярче, а жизнь гораздо проще и свободнее». Хотя, мне кажется, что такого рассказа там всё равно бы не получилось, что всё это возможно было только в этом «Дворе, в который выходили наши Окна в огромной коммунальной квартире» :)

Возможно, и не знал. Это уже мои «надстройки». Как говорил Евгений — мои «синие занавески». Единственное в чём моя уверенность (и здесь моя позиция принципиально расходится с Евгением), что произведение это автобиографическое (по крайней мере, в его воспоминательной части), и, стало быть, сестру автора на самом деле звали Ритой. То, что это не вымысел, вполне очевидно для меня из другого рассказа этого автора: «Разговоры ни о чём на питерской кухне» — samlib.ru/f/fridman_j_i/petersburgerkitchenstories.shtml
Единственное — я думал, что автор уехал в Израиль, но уехал он на самом деле в Германию (где для евреев тоже льготная программа переселения). В рассказе много интересных и забавных политических и даже библейских рассуждений, но так как это всё происходит в довольно чуждой для меня атмосфере кухонных пьянок, погрузиться мне в этот рассказ не удалось, и я ограничился лишь частичным ознакомлением.
«Подвыпившие собеседники часто хватаются за глобальные и сложные темы, которые они просто не в состоянии решить. Перебивают друг друга, перескакивают с темы на тему, забывая с чего начали. Все эти недостатки будут свойственны и моей повестюшке. Что пардон, то, извините, пардон. Но ведь в конце концов я и пишу о разговорах ни о чём на питерской кухне. Разговоры без начала, без конца, прерываемые паузами на выпить и закусить, рождающиеся спонтанно и спонтанно же умирающие. Так что..»

//«Ленин то свято верил в Победу, а не героическую смерть))»
В свою — наверное, да ) Но народ должен быть как Данко!

Сме­ло мы в бой пой­дём
За власть Со­ветов
И как один ум­рём
В борь­бе за это

Верно, вся коммунистическая идеология (которую уже тогда начинал потихоньку воспевать гордый буревестник) — эта такая редуцированная версия христианства, с обрезанным концом (не поймите превратно) и с приставленной туда головой дракона. Там заимствований очень много. Вот только сам Бог лишним показался, и всё трансцендентное. Решили заменить это своими персонажами, которые живы, жили и будут жить, и теперь живее всех живых. Ну и духом иным наполнили, конечно, соответствующим — как Вы верно заметили, с христианским ничего общего не имеющим.
Простите, Евгений, очень боюсь увести эту ветку в сторону — не думаю, что автору и исполнителю это будет приятно. Благодарю Вас, с Вами всегда интересно беседовать — человек Вы умный, и всесторонне развитый.

Благодарю Вас сердечно, Лизавета! ) Очень рад, что Вы послушали «Калейдоскоп»!!!

Ну, в 1892 году, пожалуй, ещё можно было и Горькому — в те годы такие стихи только приветствовались) А дальше — с каждым годом брови Маркса потихоньку уже сгущались. Правда, Данко, тоже персонаж из ранних трудов. По поводу того, что в образе Данко Христос не присутствовал не могу согласиться с Вами, Евгений. Имею, с Вашего позволения, другую точку зрения ) Думаю, что эта параллель была глубоко в подсознании Горького, хотя сюжет его притчи, конечно, вполне самобытен и из евангельской истории напрямую не заимствован.

Да, конечно, я хотел про Него упомянуть, но в беседе с Вами воздержался )) Да и Горький, думаю, его тоже не забывал при написании своей притчи. Только Алексею Максимычу уж совсем никак нельзя было проводить здесь такие параллели — Маркс с портрета грозно бы сдвинул брови )

До «разрыва груди» — да, а вот воскресший, с новым сердцем, уже может светить, грудь больше не разрывая. Тело будет как абажур, а внутри — горящая лампочка. ) В остальном Ваше понимание полностью разделяю.

Когда на горящее сердце Данко наступили, «оно, рассыпавшись в искры, угасло…» Но мне, закостенелому ретрограду, так хочется собрать эти искры, как шарики ртути, и вновь обратить их в нечто единое. Понимаю, что «разбитую чашку не склеишь», и что красота горьковской притчи именно в том, что Данко крикнул как гром, и грудь свою разорвал руками, и вырвал сердце… и всё такое. Но отчего ж так хочется вновь собрать рассыпавшееся, и вставить сердце обратно, и грудь зашить… Рассыпанные искры — хорошо, но живой Данко всё же куда лучше…

Спасибо, дорогая Bracha, за Ваши слова! Тревогу и грусть, которую Вы испытали, я тоже очень хорошо понимаю и разделяю. Ведь многие произведения, которые я озвучивал, были написаны и изданы во второй «октаве» 20 века: в период с 1907 по 1915 г. И именно их пасторальная безмятежность и доброта создавали эту тревогу, стоило хоть на мгновение отвлечься и взглянуть в то тёмное историческое окно. Особенно это явственно ощущалось в трилогии про Иринку, в рассказе «Камушек», в дореволюционных рассказах Павла Сурожского (вот сейчас пишу Вам и листаю свой драгоценный экземпляр его рассказов, подписанный на форзаце некоему «Казакову Алексѣю, окончившему курсъ въ Усть-Ижорскомъ земскомъ начальномъ училищѣ отъ Петроградского уезднаго земства». Внизу — фамилии преподавателей и дата: 31 декабря 1915 года). Утешает лишь то, что, несмотря на даты издания и близкие к ним даты написания, всё же рассказы эти написаны немолодыми уже авторами, а так как рассказы эти во многом автобиографичны, то их герои всё-таки жили под светлым кровом мира и безмятежности, по крайней мере, в свои лучшие, молодые годы. А в этой благословенной второй октаве авторы почувствовали потребность записать, в определённом смысле «законсервировать» этот чудный пасторальный мир. Записать свой сон, как герой «Калейдоскопа». Запечатать письмо в бутылку и кинуть её в начинавшее бушевать море — в надежде, что это послание доплывёт до будущих поколений. И ведь доплыло же!

Моей мечты невольно минет день,
Как знать — а вдруг, с душой, подвижней моря
Другой поэт её полюбит тень
В нетронуто-торжественном уборе
Полюбит, и познает, и поймёт,
И увидав, что тень проснулась, дышит —
Благословит немой её полёт
Среди людей, которые не слышат.
(Ин. Анненский)

Тень проснулась. Тень дышит. Море, отбушевав, выкинуло своё вечное Послание на песчаный берег. Море ведь бушует только на поверхности, в глубине своей сберегая тишину и безмятежность. И дивный жемчуг, и прекрасный янтарь, хранимые для тех, кто их однажды найдёт, оценив по достоинству. И будет строить из них новый, прекрасный мир — тот самый, о котором и шептали эти старые жёлтые страницы…

Я Вам всегда за них благодарен, Сергей. Только лишний раз об этом не говорю. А то, как сказал Соломон: кто громко хвалит друга своего с раннего утра, того сочтут за злословящего ) И часто мне приходит какая-то мысль сожаления, что такие красивые и талантливые огоньки рассыпаются здесь по разным углам, и никто потом не вспомнит их, и не соберет… Вот бы, думаю, собрались они в какую-то книгу — и остались на века…