Поиск

«Тихий Дон»: анализ в общих чертах без цитат и примеров.<br/>
Очень хотелось бы поделиться несколькими своими мыслишками о романе. Буду писать предельно сжато и кратко. <br/>
<br/>
Авторство «Тихого Дона». <br/>
Все части и книги романа написаны последовательно, содержательно; ни одна книга не уступает по мастерству написания другой, как в создании сюжета и сюжетных линий, создания колоритных героев-персонажей, а их около 700 душ, так и по богатству языка. Говорить, что первая книга написана слабенько, вторая – более менее, а третья – получше, тогда как четвертая – просто замечательно, глупо. Я понимаю, что так может говорить защитник авторства «Тихого Дона» в пользу Шолохова, но, как мне думается, это медвежья услуга как самому роману, так и автору романа. Надо учитывать, что эпические романы такого уровня, как «Тихий Дон» подвергаются жесткой редакции. И если бы автор написал первую книгу хуже всего, а вторую – не так уж и плохо и в том же духе, то окончательная редакция самого автора, в любом случае, сделала бы все возможное, чтобы не было подобного контраста по качеству и умению написания книг: 1,2,3 и 4. <br/>
Немаловажен тот факт, что роман «Тихий Дон» был напечатан в СССР, разумеется, не без участия М. Горького, который высоко оценил труд молодого Шолохова. Я соглашусь с мнением, что Иосиф Виссарионович Сталин не мог не позволить этому роману выйти в свет по нескольким причинам, главная из которых в том, что роман косвенно утверждает идею сильной авторитарной власти, чего и лишилось казачество, где происходили постоянные брожения и шатания, что так хорошо изображено в романе; Сталин же олицетворял собою сильную власть: «Мол, читайте роман, и зарубите себе на носу: не хотите сильной власти, все будет так, как у казаков». А в итоге, казаки проиграли красногвардейцам, разумеется, идеологически. <br/>
Кстати, в пользу авторства именно Шолохова говорит даже тот факт, что он наотрез отказывался менять главы романа в угоду советской номенклатуре, которая была недовольна тем, как Шолохов изображал становление Советской власти на Дону. Надо признать, что Шолохов ярый и воинствующий правдолюбец, личность принципиальная, непреклонная, за что ему низкий поклон от всего казачества и от меня лично. <br/>
<br/>
Тема войны в романе. <br/>
Да, в романе, все-таки, проскальзывает критика красногвардейцев со стороны автора, но критика распространяется не на самих красных или белых, а также зеленых и прочих — осуждается жестокость, узколобость, озлобленность, как тех, так и других. Шолохов показывает нам все ужасы войны — так показывает, что фильмы ужасов (хоррары) выглядят как мультяшки по сравнению с тем, как Шолоховские герои гибнут: гибнут агонизирующе мучительно, гибнут, как в замедленной съемке, где казаки и красногвардейцы рубят друг друга шашками, отрубая руки, ноги и головы, а в неторных случаях — как в случае с командиром красных Лихачевым — и гениталии, чтобы потом над этим всем надругаться, а мы при этом знаем, что так и было, в самом деле. Шолохов, как достойный автор эпического жанра, показывает всю эту грязь и боль, разумеется, не для развлекухи, а так, чтобы нам, читателям, было самим больно, а война — противна, любая война, которая полна грязи и вшей, боли и крови, страданий и ужасов, которые и по сей день мы несем в своих генах, причем отголосками всего этого служат наши постоянные перепалки даже на просторах Киберпространства, где люди до сих пор воюют друг с другом, так как конфликт тех лет так и не был разрешен: кто-то не ненавидит Советскую власть в лице И.В.Сталина, охаивая его и всех красных комиссаров, кто-то поносит несчастного Царя Николая Второго, Белое движение, кто-то: еще Бог весть что, а кому-то просто не нравится цвет кожи, разрез глаз своего оппонента, тем самым проявляя тупо-банальную ксенофобию и т. д. И вот складывается такое впечатление, что люди: либо перестали читать умные и нужные книги, либо, как говорится, смотрят в книгу, видят кукиш. А для некоторых тримальхионов — дай только повод посудачить и разглагольствовать об искусстве и литературе, демонстрируя свою эрудицию ради эрудиции, интеллект ради интеллекта, а путного в словах ничего нет — разве что фасад речей красив, за которым ровным счетом ничего нет, разве что полное отсутствие мысли. <br/>
<br/>
Тема противоборства в романе. <br/>
<br/>
В романе мы видим конфликт между отцами и детьми, в частности, насильственная женитьба Григория на Наталье, где первый, хоть и не вступает в открытый конфликт, но в дальнейшем уходит из отчего дома, беря с собой свою возлюбленную женщину — Аксинью. <br/>
Хорошие казаки, плохие казаки. Григорий был хорошим казаком, он не стал насиловать польку, тогда как другие этот делали с радостью. Григорий вступает в конфликт с Чубатым из-за того, что тот убивает пленного венгра. Есть также красные казаки, которые приняли Советскую власть — такие, как: Подтелков, Михаил Кошевой, Иван Алексеевич итд., вступившие в противоборство с белыми казаками Коршуновыми, Бодовсковыми итд., а также с белым движением. <br/>
<br/>
Итак, Шолохов показал, нам противоборство старого, отжившего себя казачества с его вековыми устоями, показал нам, читателям, не только то, какой жизнью жило казачество, но и то, как оно уже не отвечало духу времени, то, как его постоянно обманывали: сначала Царь, а потом и белые генералы, а также свои же зажиточные казаки, которые, кстати, были казнены Светской властью. <br/>
<br/>
Тема любви в романе. <br/>
То, как Шолохов показал нам любовь в романе, в частности, любовный пентагон Григорий-Аксинья-Наташа-Степан-Листницкий, являет собой богатую палитру красок эмоционального мира казачества, где есть все: и страсть, и привязанность, и жестокость, и равнодушие. Но главное это то, как наши герои, в частности, Григорий и Наташа, Григорий и Аксинья, переходят от уровня примитивного уровня любви, скажем, эроса или людуса до уровня сторгэ и агапэ. Наталья, умирая прощает Григория за его измену, Григорий целует ноги умирающей Аксинье. Здесь мы видим эволюции любви, которая, как показывает Шолохов, да и сама жизнь, имеет свою последовательность: от эроса до любви возвышенной — агапэ.

Каждого Чела не может не интересовать его жизненный финал: как, где и при каких обстоятельствах он умрет или погибнет, равно сдохнет или совершит акт самоубийства, наплевав на святое святых — на собственную жизнь! Каждого Чела, если он, по сути, с незамысловатой психологией овцы, можно по щелчку фингера заставить поверить, что есть так называемая судьба или фатум, превратив его в голимого фаталиста, пардон, в овцу с незамысловатым мозжечком. <br/>
Но что значит «судьба» или «фатум»? Это – слепая вера в то, что не мы управляем собственной жизнью, нам все предначертано свыше, на все воля Аллаха и Мохаммед пророк Его. Отстой! Это как с баранами, пардон, с овцами, над которыми стоит Пастух или Пастырь. В самом деле, Пастырь обязан знать участь своей паствы, то есть, баранов или, мягко выражаясь, овец. Но суть от этого не меняется. Мы знаем, что участь безвольных овец в том, чтобы быть пищей существ по положению выше их или быть просто-навсего съеденными теми, кто их растит и холит. Так и с челом-фаталистом: он ощущает себя бессильной, безвольной овцой, нежели Челом, когда начинает осознавать в конце своей унылой житухи о степени своей беспомощности и бессилия, особенно, когда его начинают одолевать старые и новые болячки. В этом смысле, суицидисты —самоубийцы — существа шибко волевые! Ведь баран, он же овца, не станет себя убивать, но, как мы знаем, Чел, в отличие от перового, на это способен. Не знаю только, почему синие киты тоже уходят из жизни самостоятельно. Что, у них такая же высокая самоорганизация, как и Хомы Сапиенса? Что ж, они уже вызывают у меня интерес… Мужественные киты, да?! Они киты, «животные-самоубийцы» — киты, которые выбрасываются на берег даже в дикой природе! Почему они это делают, остается неизвестным до сих пор. Одна из версий гласит, что больные животные могут искать укрытия в более безопасных мелких водах. При этом, поскольку киты способны создавать социальные группы, другие особи следуют за больной и выбрасываются на берег вместе с ней. Сегодня это предположение называют «гипотезой больного лидера», но в контексте суицида его не рассматривают. А может, все-таки это волевой акт у китов, присущий Челу?<br/>
Да, Чел способен принимать собственные решения, сделав плевок в сторону Пастуха или Пастыря, который для суицидиста не имеет ни значения, ни веса, ни авторитета. <br/>
Мне вот вдруг вспоминается сценка в конце романа Альбера Камю «Посторонний» (L'Étranger) между священником и молодым человека по фамилии Мерсо, главный герой, осужденного на смертную казнь. Так вот, в последней главе книги в камеру приговорённого к смертной казни Мерсо приходит священник, чтобы пробудить в нём веру в Бога. Наотрез отказываясь разделять «иллюзии загробной жизни», рассказчик впервые, а Мерсо — рассказчиу, выходит из полусонного равновесия и впадает в неистовство:<br/>
<br/>
«И тотчас я сказал, что с меня хватит этих разговоров. Он еще хотел было потолковать о боге, но я подошел к нему и в последний раз попытался объяснить, что у меня осталось очень мало времени и я не желаю тратить его на бога. Он попробовал переменить тему разговора – спросил, почему я называю его «господин кюре», а не «отец мой». У меня не выдержали нервы, я ответил, что он не мой отец, он в другом лагере. <br/>
– Нет, сын мой, – сказал он, положив мне руку на плечо. – Я с вами, с вами. Но вы не видите этого, потому что у вас слепое сердце. Я буду молиться за вас. <br/>
И тогда, не знаю почему, у меня что-то оборвалось внутри. Я заорал во все горло, стал оскорблять его, я требовал, чтобы он не смел за меня молиться. Я схватил его за ворот. В порывах негодования и злобной радости я изливал на него то, что всколыхнулось на дне души моей. Как он уверен в своих небесах! Скажите на милость! А ведь все небесные блаженства не стоят одного-единственного волоска женщины. Он даже не может считать себя живым, потому что он живой мертвец. У меня вот как будто нет ничего за душой. Но я-то хоть уверен в себе, во всем уверен, куда больше, чем он, – уверен, что я еще живу и что скоро придет ко мне смерть. Да, вот только в этом я и уверен. Но по крайней мере я знаю, что это реальная истина, и не бегу от нее. Я был прав, и сейчас я прав и всегда был прав. Я жил так, а не иначе, хотя и мог бы жить иначе. Одного я не делал, а другое делал. И раз я делал это другое, то не мог делать первое. Ну что из этого? Я словно жил в ожидании той минуты бледного рассвета, когда окажется, что я прав. Ничто, ничто не имело значения, и я хорошо знал почему. И он, этот священник, тоже знал почему. Из бездны моего будущего в течение всей моей нелепой жизни подымалось ко мне сквозь еще не наставшие годы дыхание мрака, оно все уравнивало на своем пути, все доступное мне в моей жизни, такой ненастоящей, такой призрачной жизни. Что мне смерть «наших ближних», материнская любовь, что мне бог, тот или иной образ жизни, который выбирают для себя люди, судьбы, избранные ими, раз одна-единственная судьба должна была избрать меня самого, а вместе со мною и миллиарды других избранников, даже тех, кто именует себя, как господин кюре, моими братьями. Понимает он это? Понимает? Все кругом – избранники. Все, все – избранники, но им тоже когда-нибудь вынесут приговор. И господину духовнику тоже вынесут приговор. Будут судить его за убийство, но пошлют на смертную казнь только за то, что он не плакал на похоронах матери. Что тут удивительного? Собака старика Саламано дорога ему была не меньше жены. Маленькая женщина-автомат была так же во всем виновата, как парижанка, на которой женился Массон, или как Мари, которой хотелось, чтобы я на ней женился. Разве важно, что Раймон стал моим приятелем так же, как Селест, хотя Селест во сто раз лучше его? Разве важно, что Мари целуется сейчас с каким-нибудь новым Мерсо? Да понимает ли господин кюре, этот благочестивый смертник, что из бездны моего будущего… Я задыхался, выкрикивая все это. Но священника уже вырвали из моих рук, и сторожа грозили мне. Он утихомирил их и с минуту молча смотрел на меня. Глаза у него были полны слез. Он отвернулся и вышел».<br/>
На самом деле, в природе не существует так называемой «судьбы», равно как и того, кто нами управляет — Бога. Соответственно, и «судьба» и «Бог» — это лишь фигуры речи, чтобы нам, с нашей религиозной формой сознания была понятна истина, понятная нашим далеким предкам, ими же и изобретённая, их же очень уязвимых защищавшая; а они были куда уязвимее сегодняшних нас за железобетонными стенами, за железными дверями, в каморках своих ютящимися. <br/>
Мы также не можем утверждать, что отдельно взятый Чел всецело управляет своей жизнью и знает, как он умрет или погибнет. Однако Челу под силу запрограммировать себя на тот или иной сценарий гибели — как на сознательном уровне, так и на бессознательном.<br/>
Всегда есть несколько сценариев смерти или гибели. Чем выше социальное положение Чела, тем больше он проявляет волевых качеств, а значит, у него этих сценариев гибели больше, причем все эти сценарии относительно легко прогнозируемы в зависимости от политической конъюнктуры как внутри страны, так и извне. А вообще, сценарии гибели отличаются непредсказуемостью, в отличие, скажем, от баранов, чья участь всем хорошо известна — их зарежут на мясо, за исключением форс-мажорных обстоятельств: пожары, наводнения, землетрясения, цунами, войны… <br/>
Да, как постфактум легко заявлять, что вот, мол, человека укусила змея или на него с крыши упал кирпич, или его переехал трамвай, значит, так было суждено. Разумеется, это не так! Дело в том, что мы окружены массой событий и предвещать что-либо глупо, так как таким образом можно просто накаркать несчастный случай. Мне почему-то кажется, что Михаил Берлиоз из романа Михила Булгакова «Мастер и Маргарита» был Воландом запрограммирован на то, чтобы ему трамваем отрезало голову. Он знал, что Анушка разольет подсолнечное масло на рельсы, а Берлиоз поскользнётся на нем. Ведь, Берлиоз был под глубоким впечатлением от Воланда. И вообще, Миша Булгаков всех героев романа, изобразил какими-то овечками. У Ешуа Га Ноцри, Иесус Христос, у него вообще вышел как Царь овец. Может, Миша был прав? Может, поэтому его роман стал таким читабельным. Все-таки люди есть люди – хотят знать истинное положение вещей!<br/>
Существует гипотеза, что Чел сам себя может программировать на тот или иной сценарий гибели или успеха. Или же Чела может запрограммировать другой Чел, поволевее, на тот или иной сценарий гибели или успеха, скажем, та же гадалка, нагадавшая, что чел умрет от яда или огня или ножа или от пули итд., не учитывая того факта, что в определенный момент жизни чел придет к гадалке, которая нагадает ему смерть от той или иной причине. А вот, попробуйте внушить себе мысль, что вы умрете в своей постели. Тогда появится больше вероятности, что это сбудется.<br/>
Напоследок, я хочу вбить вам в голову вот что: отдельно взятый человек, по сути, — это одна из частиц большого организма и его сценарий смерти всему обществу вряд ли будет интересно. Но куда интереснее, ежели гибель настигает, скажем, Великого Гэтсби или Мартина Идена — этих полубогов, всеми любимыми героев! Вот, когда мы начинаем заговаривать о «Судьбе человека»!