Джангир - Диоген Ташкентский

О Диогене Ташкентском
(Авторский анализ/Черновик)

Думать — самая трудная работа; вот, вероятно, почему этим занимаются столь немногие,
— Генри Форд.

Кто же такой Джурабай, с точки зрения, литературной архетипологии?
Лишний человек? Вряд ли. А может, скептик, он же трикстер? С натяжкой…. Задача трикстера (скептика) состоит в том, чтобы ставить всё под сомнение и бунтовать против обычного порядка вещей.
А может, Джурабай резонёр? Скорее всего. Напомню, что резонёр (Резонер — с фр. raisonneur от фр. raisonner «рассуждать») — это персонаж пьесы (или театральное амплуа), который НЕ ПРИНИМАЕТ АКТИВНОГО УЧАСТИЯ В РАЗВИТИИ ДЕЙСТВИЯ и призван увещевать или обличать других героев, высказывая длинные нравоучительные суждения С АВТОРСКИХ ПОЗИЦИЙ. Представленная сценка «Диоген Ташкентский» — часть более крупного произведения под названием «Был летний день» (рассказ-пьеса). Эта сценка может быть также частью пьесы. Для того, чтобы понять характеристику Джурабая, его можно сравнить и с таким горьковским персонажем как Сатин из пьесы «На дне» — люмпен, человек социального дна. Неслучайно в уста Джурабая автор вложил слова Сатина:
«Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Чело-век! Это — великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо!»
Может, осуждение людей Джурабаем, его мизантропия, привели его, в конце концов, на самое социальное дно, в какое он попал? Фактически, Джурабай — это пьянчуга-неудачник по меркам обывателя, такой же люмпен-аутсайдер, изгнанный или исключённый из общества, равно «неприкасаемый», как и Сатин из пьесы Максима Горького «На дне». Неслучайно, Джурабай цитирует слова Сатина, апеллируя к понятию «человек».
В недавнем прошлом, лет сто тому назад, таких как Джурабай называли босяками, бродягами, а сейчас бездомными или бомжами. Это люди, не нашедшие в себе сил, а может, желания бороться за лучшую жизнь в этом мире жесткой конкуренции, но при этом еще не утратившие способности мыслить, размышлять о смысле жизни, да и не только на эту тему. Как правило, эти люди имеют образование, возможно, занимали хорошие должности, у них — советское прошлое, где не было безграмотных. Но, при новых, жестоких реалиях они скатывались на самое социальное дно, так как новые условия никому не дают поблажек, даже тем, кто способен думать. Вот такие и спиваются. И Джурабай — это спившийся советский аристократ, превратившийся в забулдыгу, в какой-то степени озлобленный, но под маской юродивого, который сам себе на уме.
«…«Алабаи» лают на меня: «Алькаш!», а «бараны» блеют мне вслед: «Шарлатан! Иди работай!». То есть, травку вме-е-е-есте с ним жевать».
Джурабай осуждает все общество, но при этом он сам ничего не делает, чтобы исправить что-то, он лишь, как говорится, треплется, резонерствует. А чтобы легче было трепаться он закидывает за воротник. По сути, Джурабай — трепло и алкоголик. И не известно еще, за что его подвергли остракизму во времена Горбачёвского правления.
«Кистати, с тех пор, когда мина погнали из Совета министров, лишили всех званий, регалий, орденов, это ешо при нашем уважаемом Горбачеве било, я наблюдаю за тем, как из лудей далше делают баранов».
Однако надо заметить, что Джурабай, осуждая людей, прибегает к языку Эзопа — использует части животных, ставших уже архетипическими, как характеристику людей. Например, обывателей он сравнивает с баранами — они же овцы, тех, кто управляет «баранами» он определяет как «пастухов». У пастухов есть «алабаи», то есть, собаки-волкодавы, стерегущие стадо баранов или «стадо обывателей».
«Хота нада признат тот факт, чито не всех лудей можно назвать лудми, скорее, это скоти во плоти лудей».
«…как и барани, они не обладают критическим мишлением, скорее, клиповым или кирисиным (крысиным), то ест, практическим».