Описание
Главный герой рассказа- паромщик Филипп Тюрин, убежденный коммунист и заслуженный коллективист. Однажды влюбился он в девушку по имени Марья. Завязались у них отношения, однако та на брак без венчания в церкви никак не соглашалась. А Тюрин подобные вещи презирал и считал темными, и вовсе ненужными, поэтому их пути разошлись. И вот однажды ,,,,,
Добавлено 6 октября 2020
Не смогла сдержать слёз. Прекрасный рассказ и прочитан душевно. Спасибо Вам, Александр.
Как больно, что из-за глупого предрассудка исковерканы четыре жизни. А ещё и дети их пострадали. Грустно, что эта задушенная любовь не пролетела яркой и сияющей звездой, а тлела как пожар в торфянике, закончившись ненавистью и досадой.
И для меня Марья — не виновница, а жертва, которую ГГ принёс, чтобы доказать свою «прогрессивность». А то, что она подстроилась, как Вы сказали, под обстоятельства — это та самая верность традициям: если приземлённо, то «стерпится — слюбится». Если более возвышенно, то: «Я другому отдана, и буду век ему верна» ©.
убирание чувства обиды, путем доказывания себе, что они оба с соперником «побирушки», таким образом возводя себя из ранга «проигравшего» в ранг «равных»;
убирание чувства потери, путем перевода субъекта обожания из «кумиров» в ранг «равных» и последующее низведения его в разряд причины всех несчастий,
что автоматически поднимает пациента в в его глазах в ранг победителей оставляя соперника в побирушках, а их общую любовь — причиной жизненных несчастий обоих.
Окончательный эффект наступает при осознании тленности всего бренного в виде мысли: "… теперь то чего?" Имея в виду что скоро срок жизни подойдет к концу.
И приходит к выводу что всё вокруг иллюзорно, то есть — Вселенная есть Пустота: и отвечает сам себе: «Теперь — ничего»©
Таким образом герой с помощью рефлексии приходит к выводу О Природе Всего Сущего и понимает Суть Вещей, но делает это немного не тем путем, что описан о в известном философском трактате «Чапаев и Пустота»:
«Он взял со стола две луковицы и принялся молча чистить их. Одну он
ободрал до белизны, а со второй снял только верхний слой шелухи, обнажив
красно-фиолетовую кожицу.
— Гляди, Петька, — сказал он, кладя их на стол перед собой. — Вот
перед тобой две луковицы. Одна белая, а другая красная.
— Ну, — сказал я.
— Посмотри на белую.
— Посмотрел.
— А теперь на красную.
— И чего?
— А теперь на обе.
— Смотрю, — сказал я.
— Так какой ты сам — красный или белый?
— Я? То есть как?
— Когда ты на красную луковицу смотришь, ты красным становишься?
— Нет.
— А когда на белую, становишься белым?
— Нет, — сказал я, — не становлюсь.
— Идем дальше, — сказал Чапаев. — Бывают карты местности. А этот стол
— упрощенная карта сознания. Вот красные. А вот белые. Но разве оттого,
что мы сознаем красных и белых, мы приобретаем цвета? И что это в нас, что
может приобрести их?
— Во вы загнули, Василий Иванович. Значит, ни красные, ни белые. А
кто тогда мы?
— Ты, Петька, прежде чем о сложных вещах говорить, разберись с
простыми. Ведь „мы“ — это сложнее, чем „я“, правда?
— Правда, — сказал я.
— Что ты называешь „я“?
— Видимо, себя.
— Ты можешь мне сказать, кто ты?
— Петр Пустота.
— Это твое имя. А кто тот, кто это имя носит?
— Ну, — сказал я, — можно сказать, что я — это психическая личность.
Совокупность привычек, опыта… Ну знаний там, вкусов.
— Чьи же это привычки, Петька? — проникновенно спросил Чапаев.
— Мои, — пожал я плечами.
— Так ты ж только что сказал, Петька, что ты и есть совокупность
привычек. Раз эти привычки твои, то выходит, что это привычки совокупности
привычек?
— Звучит забавно, — сказал я, — но, в сущности, так и есть.
— А какие привычки бывают у привычек?
Я почувствовал раздражение.
— Весь этот разговор довольно примитивен. Мы ведь начали с того, кто
я по своей природе. Если угодно, я полагаю себя… Ну скажем, монадой. В
терминах Лейбница.
— А кто тогда тот, кто полагает себя этой мандой?
— Монада и полагает, — ответил я, твердо решив держать себя в руках.
— Хорошо, — сказал Чапаев, хитро прищуриваясь, — насчет „кто“ мы
потом поговорим. А сейчас, друг милый, давай с „где“ разберемся. Скажи-ка
мне, где эта манда живет?
— В моем сознании.
— А сознание твое где?
— Вот здесь, — сказал я, постучав себя по голове.
— А голова твоя где?
— На плечах.
— А плечи где?
— В комнате.
— А где комната?
— В доме.
— А дом?
— В России.
— А Россия где?
— В беде, Василий Иванович.
— Ты это брось, — прикрикнул он строго. — Шутить будешь, когда
командир прикажет. Говори.
— Ну как где. На Земле.
Мы чокнулись и выпили.
— А Земля где?
— Во Вселенной.
— А Вселенная где?
Я секунду подумал.
— Сама в себе.
— А где эта сама в себе?
— В моем сознании.
— Так что же, Петька, выходит, твое сознание — в твоем сознании?
— Выходит так.
— Так, — сказал Чапаев и расправил усы. — А теперь слушай меня
внимательно. В каком оно находится месте?
— Не понимаю, Василий Иванович. Понятие места и есть одна из
категорий сознания, так что…
— Где это место? В каком месте находится понятие места?
— Ну, скажем, это вовсе не место. Можно сказать, что это ре…
Я осекся. Да, подумал я, вот куда он клонит. Если я воспользуюсь
словом „реальность“, он снова сведет все к моим мыслям. А потом спросит,
где они находятся. Я скажу, что у меня в голове, и… Гамбит. Можно,
конечно, пуститься в цитаты, но ведь любая из систем, на которые я могу
сослаться, подумал вдруг я с удивлением, или обходит эту смысловую брешь
стороной, или затыкает ее парой сомнительных латинизмов. Да, Чапаев совсем
не прост. Конечно, есть беспроигрышный путь завершить любой спор,
классифицировав собеседника, — ничего не стоит заявить, что все, к чему он
клонит, прекрасно известно, называется так-то и так-то, а человеческая
мысль уже давно ушла вперед. Но мне стыдно было уподобляться самодовольной
курсистке, в промежутке между пистонами немного полиставшей философский
учебник. Да и к тому же не я ли сам говорил недавно Бердяеву, заведшему
пьяный разговор о греческих корнях русского коммунизма, что философию
правильнее было бы называть софоложеством?
Чапаев хмыкнул.
— А куда это вперед может уйти человеческая мысль? — спросил он.
— А? — растерянно сказал я.
— Вперед чего? Где это „впереди“?
Я решил, что по рассеянности заговорил вслух.
— Давайте, Василий Иванович, по трезвянке поговорим. Я же не философ.
Лучше выпьем.
— Был бы ты философ, — сказал Чапаев, — я б тебя выше, чем навоз в
конюшне чистить, не поставил бы. А ты у меня эскадроном командуешь. Ты ж
все-все под Лозовой понял. Чего это с тобой творится? От страха, что ли?
Или от радости?
— Не помню ничего, — сказал я, ощутив вдруг странное напряжение всех
нервов. — Не помню.
— Эх, Петька, — вздохнул Чапаев, разливая самогон по стаканам. — Не
знаю даже, как с тобой быть. Сам себя пойми сначала.
Мы выпили. Механическим движением я взял со стола луковицу и откусил
большой кусок.
— Не пойти ли нам подышать перед сном? — спросил Чапаев, закуривая
папиросу.
— Можно, — ответил я, кладя луковицу на стол.
***
Через некоторое время в комнату постучали.
— Петька! — позвал из-за двери голос Чапаева, — ты где?
— Нигде! — пробормотал я в ответ.
— Во! — неожиданно заорал Чапаев, — молодец! Завтра благодарность
объявлю перед строем. Все ведь понимаешь! Так чего весь вечер дурнем
прикидывался?
— Как вас понимать?
— А ты сам подумай. Ты что сейчас перед собой видишь?
— Подушку, — сказал я, — но плохо. И не надо мне опять объяснять, что
она находится в моем сознании.
— Все, что мы видим, находится в нашем сознании, Петька. Поэтому
сказать, что наше сознание находится где-то, нельзя. Мы находимся нигде
просто потому, что нет такого места, про которое можно было бы сказать,
что мы в нем находится. Вот поэтому мы нигде. Вспомнил?
— Чапаев, — сказал я, — мне лучше одному побыть.©
Интересно, есть такие люди, кто бы не сожалел о сделанном когда-то?
Да.Бесполезно и уже поздно.А оно все свербит где-то и покоя не дает!
Так и Филипп.С женой скорее соседи, чем семья./Мстительная женщина./
А когда видит «свою» милую, вроде как что-то теплое в душе разгорается.
Милый сердцу человек, притяжение к чему-то родному, эфемерному, но прекрасному.
Почему бы и не помечтать о несбывшемся?
Только стрессовая ситуация вывела наружу огонь, который опалил соперника.Слегка.
Василий Макарович это мастер-народник, все его произведения идут от земли русской и поэтому так отзываются в наших душах! Слушая или читая его рассказы, вроде и небольшие, а ощущение такое как прочитал повесть или роман. Такое дано только настоящим писателям от Бога! Низкий поклон Вам, Тамара за всё! Рад, что мы оказались на одной волне восприятия этого произведения. Приходите ещё и на другие чтения, всего Вам самого доброго!!!
Прочитано превосходно.