Толстой Алексей Николаевич - Гадюка

Рассказ пронзительный, берущий за душу… До боли в сердце жалко главную героиню. Актёрские работы превосходны. Большое спасибо!

Война-не женское дело. Ввергать в войну женщин, у которых природой определено любить, рожать, растить, беречь -преступление перед жизнью. Тонкая натура, нежная душа, достаточно образована и воспитана, Ольга попадает в грязь, ужас, смерть. Выживает!!! во всем этом кошмаре, вот только зачем?.. Места в так называемой «новой жизни» ей нет. Не всякая женская душа может справиться с тем, что пережила Ольга. Поняла, бедняга, что она лишняя. Это очень страшно, не дай Бог осознать человеку свою ненужность в этом мире… Грустно, очень грустно. Сколько пишут, сколько показывают все ужасы войны, все её последствия, а люди все воюют и воюют… И называют себя ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ.

Всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются ее плодами отпетые негодяи © поэтому ни фанатикам, ни романтикам нет места в пост-революционном мире.

«Романтика революции» — был в советское время такой мем, и этой романтикой Дмитрий заразил Ольгу еще до того, как свои ее отвергли, это предательство только определило ее вектор, в ряды красных против белых, хотя с неменьшей долей вероятности могло произойти наоборот — ее бы обидели красные и она ушла в ряды белых им мстить — мало ли девушек и женщин воевало в Белом движении.
Он сказал: — То-то… А — горяча лошадка! Хороших русских кровей, с цыганщиной… А то прожила бы, как все, — жизнь просмотрела в окошко из-за фикусов… Скука. — А это — веселее, что сейчас? — А то не весело? Надо когда-нибудь и погулять, не все же на счетах щелкать… Олечка опять возмутилась, и опять ничего не сказалось, — передернула плечами: уж очень он был уверен… Только проворчала: — Город весь разорили, всю Россию нашу разорите, бесстыдники… — Эта штука — Россия… По всему миру собираемся на конях пройти… Кони с цепи сорвались, разве только у океана остановимся… Хочешь, не хочешь — гуляй с нами. Наклонившись к ней, он оскалился, диким весельем блеснули его зубы. У Олечки закружилась голова, будто когда-то она уже слышала такие слова, помнила этот оскал белых зубов, будто память вставала из тьмы ее крови, стародавние голоса поколений закричали: «На коней, гуляй, душа!..» Закружилась голова, — и опять: сидит человек в халате с подвязанной рукой… Только — горячо стало сердцу, тревожно, — чем-то этот сероглазый стал близок… Она насупилась, отодвинулась в конец скамейки. А он, насвистывая, опять стал притоптывать пяткой… ©

Вещь, конечно сильная. Многие считают, что прообразом Ольги Зотовой послужила баронесса Софья де Боде. В августе 2008 года на телеканале «ТВЦ» состоялась премьера документального фильма «Баронесса де Боде – легенда Белой армии» (другое название – «Белая валькирия Гражданской войны»), вызвавшего огромный зрительский интерес. София де Боде действительно еще при жизни стала легендой Белой армии. Слухи о ней ходили самые невероятные. В фильме цитируются воспоминания есаула Мыльникова, где рассказана душераздирающая история: на имение, где жила с родителями и сестрой барышня де Боде, напали бандиты, имение было разграблено, девушек изнасиловали на глазах родителей, затем мать, отца и сестру убили, а саму Софию, приняв за мертвую, бросили. Юная баронесса выжила, но всё человеческое в ней угасло, осталась только жажда мщения. Барышня отправилась на Дон, в Добровольческую армию генерала Корнилова, надеясь обрести смерть в бою. Но возможно, мемуарист спутал баронессу с какой-то другой девушкой. В воспоминаниях Виктора Ларионова «Последние юнкера» есть похожая история княжны Черкасской: «Однажды во второй взвод батареи явилась высокая, красивая девушка в кавалерийской шинели и сказала, что она – княжна Черкасская, что недавно большевики убили ее отца, мать и брата и что она хочет быть добровольцем, ездит отлично на лошади и стреляет без промаха.
В любом случае обе ненавидели красных, пылали жаждой мести и искали смерти. Что, вскоре и нашли.

Прочла комментарии уважаемых аудиоклубников и решила обновить впечатления от когда-то читаной книги, прослушав аудиоспектакль. Гениальное произведение – небольшая повесть, в которой показана трагическая судьба героини…Только мне кажется, что эта книга всё-таки в первую очередь не о войне и о трудностях житья-бытья в эпоху перемен, а о трудной женской доле – проходят года и столетия, но ничего не меняется – всё тот же пресловутый фактор – «высеченное мужское самолюбие», порождающее уязвлённого и разъярённого самца, который зачастую ставит не только крест на карьере, но и ломает судьбу, делает невыносимым само существование. И, конечно же, людская психология – людям зачастую легче смириться с греховностью ближнего, так как это возвышает их в своих собственных глазах, чем с добропорядочностью. Если бы героиня пошла по наклонной, меняла бы любовников, как хирург перчатки, устроила бы в этой коммуналке притон, то и в этом случае не было бы к ней столько ненависти и негатива со стороны соседей, а тут видите ли – она не такая, какой должна бы быть согласно их сценарию, а именно «эскадронной шкурой» – да как посмела!? А ещё она смогла обойтись без них – не жалуется, не плачется в жилетку, не просит подаяния, не валяется в грязи под забором – вот если бы это было так, то они её бы пожалели, снисходительно протянули бы запотевшую в ладони милостыню, почувствовав одновременно своё превосходство и добродетельность, — но опять слом сценария…Опять же красота – она мало кому прощается…Думаю, что героиня в силу жизненных обстоятельств, не достаточно знала людей. Чтобы выжить, ей нужно было быть гибче, в каких-то обстоятельствах немного подыграть, сохранив при этом золотую середину, чтобы не так уж сильно «разочаровывать» людей – для выживания в социуме это необходимо, хотя иногда и противно. Вот с чем я не могу согласиться с великим русским и советским классиком – так это в том, как он показал её абсолютным лузером относительно того, что касается женской привлекательности. Судя по описанию юности героини, это была вполне себе «кисейная барышня» — с бантиками, рюшечками, шляпками, чулочками, завитыми локонами и пр., и пр. А тут вдруг она это всё забыла – извините, это как езда на велосипеде – раз научившись, разучиться просто невозможно.

С большим удовольствием прослушала спектакль, большое спасибо. И комментарии прочитала с интересом ) Я, к сожалению, не читала произведение, могу судить только по спектаклю. Моё мнение: очень удачное название — Гадюка. В этом всё. У большинства людей вид ядовитой змеи вызывает ужас и отвращение. Что и понятно. Хотя — возможно — душа у неё добрая и нежная. И она только защищается, не более. Но это о змее как таковой. А человеку дан разум и надо им пользоваться в сложных ситуациях, ну или хотя бы пытаться. Ольга Зотова по всем внешним признакам и по её поведению несомненно была для людей мирной жизни — гадюка. Они испытывали отвращение и страх. Ей надо было одно — понять их и смириться. Показать и доказать всем свою чистую и добрую душу. Тогда всё наладилось бы. И пришло бы всё — и любовь, и дружба. А может быть проблема в её душе? Может быть она была девственницей с черной душой? Не могу судить. Но мне её не жаль. Говорят — горе делает людей добрее. Вот её, почему то, не сделало.

Любимую мою супругу зовут Ольга Вячеславовна, и характер подстать героине ...)))

Какая женщина эта Зотова. Цельная, смелая,
стальная, гордая и чистая. Чистая. Зотова рядом была с чистым сердцем и душой и этот Дмитрий со стальными глазами под ствть ей, стальной, смелый и чистый, берег ее. Варенцову вообще не жалко, пустышка, мелкая сплетница и, увы, мужчина с чаем повелся на пустышку, что и теперь не редкость. Хороший спектакль и произведение. Спасибо. Еще раз воочию видна людская разница, один глубокий, искренний, а другой — пустышка и сплетник. Мир такой вот и есть: 1 как Зотова на 100 пустышек Варенцовых.

Страшно… Как уродуется психика войной, особенно гражданской и религиозной. Терехова и Баринов — замечательны.

К сожалению спектакль не запал. Может толстая шкура не как у женщин в коментах. И музыка показалась не совсем к месту. Жаль. Хотя Баринова очень уважаю…

Сильное произведение!

Видите? Как она смотрит на нас.

— «Не привык жить в постоянном страхе?»

Инстинктивно глаза сами сбивают фокусировку. Мы понимаем опасность. Это что то от туда, где нас ни когда не было. И что? пугает сильнее, чем страх неизвестности?
А она, вот она. Смотрит. И это неприятно. Мы начинаем увеличивать дистанцию. Наше метущееся сознание уже ползет по залитой дождем крыше, столь же плоской сколь и не ровной. Все скользит, но мы пытаемся сохранить лицо, и это выглядит еще комичнее, хотя куда дальше падать?
У нее на руках все нужные карты, а у нас уже давно перебор, и мы это знаем. И она это знает.
Поэтому мы начинаем опасаться, что нас сейчас расколят. И мы предстанем перед миром как есть. Со всеми своими подлыми, мелочными мыслишками. Наши слова не имеют силы. Инфляция слов. Они не подкреплены делом.

Если бы нас было больше, мы бы осудили ее и на этом утвердили собственное спокойствие. Но нас сейчас мало. И она смотрит. Сейчас она возьмет нас за горло.

Но она садится напротив. Смотрит. И странно смущаясь говорит ошеломленным нам:

— «Я видела то, что вам, людям, и не снилось.»

vk.com/video-105393279_456241149

_______
Ну?
Что дальше?

А дальше некоторые из нас начинают понимать. Некоторые из нас ломаются, и начинают ощущать родство. Остро. Дистанцированно. Одновременно. Мы ни когда не будем идти одной дорогой. Курсы разные. И я хочу быть один. Но смотрите. Там, с темного горизонта, я передаю семафором сигнал с координатами берега. Он есть. И к нему нужно добраться. И ты дойдешь. Мазута хватит.
Но если затянешь, то тебе останется только лечь в дрейф.

Она передает:
— Ну и что. «Лучи моей судьбы уже начинают собираться в фокус.»

И штурман уже бьет меня локтем в плечо, и сообщает, что она просто забыла зачем ей нужно на берег.
Мы думаем, что делать. И понимаем, что она должна услышать передачу того, кто тоже был там. У кого такой же взгляд. И мы со штурманом кричим, бежим на мостик, находим его и просим, пожалуйста, Давид Самуилыч, выручай. Тыж там бывал. Расскажи, а? Как есть. А мы отсемафорим.

И вот Тебе. Передача оттуда.

Желание
__________

Как вдруг затоскую по снегу,
по снежному свету,
по полю,
по первому хрупкому следу,
по бегу
раздольных дорог, пересыпанных солью.

Туда,
где стоят в середине зари
дома,
где дыханье становится паром,
где зима,
где округа пушистым и розовым шаром
тихо светится изнутри.

Где пасутся в метелице
белые кони-березы,
где сосны позванивают медные
и крутятся, крутятся медленные
снежные мельницы,
поскрипывая на морозе.

Там дым коромыслом
и бабы идут с коромыслами
к проруби.
Живут не по числам —
с просторными мыслями,
одеты в тулупы, как в теплые коробы.

А к вечеру – ветер. И снежные стружки,
как из-под рубанка,
летят из-под полоза.
Эх, пить бы мне зиму
из глиняной кружки,
как молоко, принесенное с холода!

Не всем же в столице!
Не всем же молиться
на улицы, на магазины,
на праздничные базары…
Уехать куда-нибудь,
завалиться
на целую зиму
в белый городишко, белый и старый.

Там ведь тоже живут,
тоже думают,
пока ветры дуют,
по коже шоркая мерзлым рукавом,
там ведь тоже радуются и негодуют,
тоже о любви заводят разговор.

Там ведь тоже с войны не приехали…
А уже ночь – колючая, зимняя,
поздняя.
Окликается эхами.
Ночь, как елка, – почти что синяя,
с голубыми свечками-звездами.

Как вдруг затоскую по снегу, по свету,
по первому следу,
по хрупкому, узкому.
Наверное нужно поэту
однажды уехать. Уеду
в какую-то область – в Рязанскую, в Тульскую.

На дальний разъезд привезет меня поезд.
Закроется паром,
как дверь из предбанника.
Потопает, свистнет, в сугробах по пояс
уйдет,
оставляя случайного странника.

И конюх, случившийся мне на счастье,
из конторы почтовой
спросит, соломы под ноги подкатывая:
– А вы по какой, извиняюсь, части?
– А к нам по что вы?
– Глушь здесь у нас сохатая…

И впрямь – сохатая.
В отдаленье
голубые деревья рога поднимают оленьи,
кусты в серебряном оледененьи.
Хаты покуривают. А за хатами —
снега да снега – песцовою тенью.

– Да я не по части…
– А так, на счастье…
Мороз поскрипывает, как свежий ремень,
иней на ресницах,
ветерок посвистывает —

едем, едем. Не видно деревень,
только поле чистое.

И вдруг открывается: дым коромыслом,
и бабы идут с коромыслами
к проруби
по снегу, что выстлан
дорогами чистыми,
одеты в тулупы, как в теплые коробы.

Приеду! Приеду! Заснежен, завьюжен,
со смехом в зубах,
отряхнусь перед праздничной хатой.
Приеду!
Ведь там я наверное нужен,
в этой глуши, голубой и сохатой.

<1947>