И вновь, как в «Рассказе на фоне воды», явь проваливается в сон и растворяется в нем. Между ними только длинный больничный коридор, по которому обреченного несут в первобытный лес к дикарям на жертвенный алтарь.
Не могу сказать, что очень люблю Кортасара. Некоторые его рассказы необыкновенно хороши, есть и такие, словно расходящиеся по воде круги от брошенного однажды камня, отражения отражений чего-то уже когда-то сказанного, не рождение новой мысли, а игра с облюбованными образами и словами и оттачивание их до совершенства. Читать много и подряд сложно, образы без мыслей в конце концов утомляют, но вот время от времени сходить за небольшой порцией удовольствия очень даже можно.

То ли бунгало, то ли полусгнившая хибара на острове, обитель, куда когда-то можно было сбежать от цивилизации и обрести свой рай.
Но все происходящее так похоже на сон, начало его — туманное прошлое, из которого еще помнились бурные праздники, сменившиеся теперь тоской и скукой, а конец — тревожное, но неотвратимое будущее. Да все и происходит по канонам сна, сумбурно, беспорядочно, без участия воли. И как в самом сне невозможно повлиять на судьбу, так и в этой странной реальности можно ей только покориться. И ты медленно увязаешь в теплом иле лунного света, и сон тащит тебя в свой водоворот, чтобы дать всему завершиться.

Еще один рассказ из цикла (после «Застольной беседы»), в котором игра как таковая становится почти самоцелью. В этих двух не столько написанных, сколько сконструированных рассказах Кортасар будто бы отождествляет себя с тем самым ребенком из гераклитовского эпиграфа к «Застольной беседе», который играется со временем, расставляя своевольно фигуры и двигая пешками-героями.
Безусловно, очень занимательно, но это уже путь чистого экспериментаторства, которое позднее еще заметнее будет в романе «Игра в классики» и др.

О, как они могут прикинуться эстетами и выспренно изливать про бархат и тончайший шелк божественной музыки, про кружева волн неземного романтизма, сотканные руками фей.
А за маской пошло-изысканных выражений — очумевшая, озлобленная до остервенения тетка, облизывающая плотоядные губы кровопийцы, и ее «спутники», озверевшая плотоядная толпа, готовая растерзать.
Ничего, кроме отвращения.
Рассказ роскошный.

И деловые встречи, и письма жены, и другие знаки внешнего мира, даже резкие, разрезающие плотную тишину звуки громыхающего лифта или трамвая за окном — остаются вне замкнутого мира одиночества и пустоты, в котором живут эти двое.
В этом странном отельном номере с одним окном, выходящим на крышу и другим, упирающимся в стену соседнего здания, есть дверь, через которую нельзя пройти, но которая отражает зеркально все страхи, телесную или душевную боль, мучительно выворачивающую нутро.
Рассказ мастерский, для восприятия нелегкий.

Увы, многие предпочтут перо павлина жасминовому кусту, не только девочка Лила.
Броская красота впечатляет, даже если она откровенно вычурна и нарочита.
А если еще и описать павлинье перо эффектно и цветисто-фигуристо, то опять же многие решат, что это «красиво». Ну, к примеру, так:
…восхитительно-грациозный изумрудный овал, обрамленный короной из опалового пламени, с муаровыми переливами ночного неба и золотыми брызгами звезд на нем…
или так:
…холодно мерцающее аметисто-сапфировое око вечности с нежными ресничками, припорошенными золотой пыльцой воспоминаний, оставленных крыльями пролетевших мгновений…
Но все это надуманно и искусственно и не только не приблизит к пониманию, но и исказит его.

Мальчик в рассказе тоже восхищен пером. Но его образы просты, естественны и точны. Он смотрит на зеленое с фиолетово-синим глазком, усыпанное золотыми крапинками перо и представляет переливающиеся пятна в лужах или блестящих зеленых жуков с длинными усиками, живущих на абрикосовых деревьях.
Он сам так близок к природе, к натуре, к безыскусному, подлинному.
Он припадает к горячей земле и вдыхает ее особый, летний запах.
Он летает во сне и так хочет продлить это счастье наяву, что изобретает новый способ бегать, не сгибая колен, так, что кажется — вот-вот взлетишь.
У него есть его садик с его кустом жасмина, чей аромат особенно сильно чувствуешь ночью, — и это лучшее из его сокровищ.
Он остается один и, вероятно, будет одинок и в будущем (Кортасар писал, кажется, о себе).
Зато есть преимущество, его свобода: «все здесь снова мое и можно гасить свет, когда вздумается».
Чудесный рассказ, чудесное исполнение.

Спасибо Вам. И браво Куприну!

Вот бы это каменное орудие да на службу мира и прогресса, да хоть бы и кокосовые орехи колоть себе на радость.
Так нет же, подавай ему оружие страшной разрушительной силы, чтоб убивать… догадайтесь с какой целью? конечно, «ради блага народа, ради Мира!»
Знаем мы такую «мирную» политику с «мирными» предложениями. Именно о них в статье «Не убий» и писал Л. Толстой:
«Он предлагает глупый и лживый проект всеобщего мира и в то же время делает распоряжения об увеличении войск… Без всякой надобности, бессмысленно и безжалостно он оскорбляет и мучает целый народ. Устраивает ужасную по своей несправедливости, жестокости и несообразности с проектом мира бойню, и все восхваляют его в одно и то же время и за победы, и за продолжение мирной политики».
Толстого даже и не похвалишь за прозорливость, так ничего и не изменилось.
Ну, еще разок расскажите о том, как книжки учат быть добрыми и некровожадными.
Двухминутная самореклама в конце была бы уместнее, если бы более внятно осуждала войну и таких вот вояк.

Откровенно «мистического» и «ужасного» в рассказе нет, так, чтобы попасть в этот раздел, а то иррациональное, что появляется в конце, не более чем причудливый обман воображения и затуманенного сознания.
И, конечно же, дань старой романтической традиции, которую Стивенсон возродил не только в этом рассказе.
Натура поэтически возвышенная не желает принять прозаичную реальность, завязнуть в рутине, влачить существование улитки или крутиться белкой в колесе обыденности, мечтает о странствиях и жаждет прожить жизнь пеструю и разнообразную.
Но в итоге обретает высшее блаженство и довольство, предпочтя душевное равновесие страстным порывам и простую, здравую философию — грезам и мечтаниям.
Рассказ очень хороший, в нем нет динамичного сюжета, если кто заглянет сюда за этим, кого-то, возможно, разочарует главный герой. Но это рассказ о выборе себя и о выборе пути, правильность которого не всегда дано предугадать.

В обычных школах программа обучения иностранным языкам в принципе не была ориентирована на то, чтобы научить говорить и общаться СВОБОДНО, имея даже минимальный запас знаний. Иными словами, в самой простой житейской ситуации объяснить дорогу, заказать еду, используя при этом не только указательные жесты и красноречивую мимику, не говоря уже о том, чтобы поделиться впечатлениями. И это вполне вписывалось в идеологические установки закрытого общества — свести к минимуму общение со всем миром.

И еще — для чего понадобилось «а вот посмотрите, как У НИХ»? В моем комментарии не было сравнения, чтобы парировать таким образом. Приемчик этот называется «подмена», он смещает внимание с проблемы, его с удовольствием используют местные пропагандисты. Ты им про захват чужих территорий и геноцид народов, а они — глядите, а У НИХ индейцы в резервациях, и вообще они всюду узурпаторы, и еще про какие-то деяния тысячелетней давности (да, многое в самом деле было позорно и преступно). Это как-то отменяет проблему ЗДЕСЬ? Или хоть сколько-нибудь ее умаляет? Если у кого-то был отрицательный опыт, не будет ли разумнее не повторять его, а не прикрывать им собственный позор?

Великолепно! Мало того, что финал предполагает две противоположные интерпретации, так еще и для каждой из них возможны вариации.
Да, да, «настоящий примитивизм… назад, к самому началу…»
И вся жизнь его, и его картины, и мир вокруг него, и сам он, и даже финал рассказа, придуманный Дафной, — симулякр.

Со стороны ее жизнь скучна и монотонна, в ней нет ничего необычного, но есть главное — продуманный до последних мелочей порядок и дающая спокойствие предсказуемость.
Она ожидает от стройненькой, ровной единицы на настенном календаре, что первое число станет символом чего-то нового, но это скорее кокетливое заигрывание с судьбой, чем истинное желание перемен.
Судьба отозвалась на это невинное заигрывание жестокой насмешкой — первое число на календаре стало последним днем ее жизни, а доля секунды перед смертью — не ретроспективой, когда вся прошлая жизнь проносится за мгновенье, а перспективой жизни предстоящей, страшным сценарием, в котором злая сила вышвырнула ее сознание в хаос, неразбериху, путаницу — главный ужас всей ее жизни.
Подобно миссис Эллис, иногда думаю, может, те, кто творит зло и преступления, убийцы и прочая нечисть, нынешние агрессоры и оккупанты, хапающие не свое, но нагло врущие, что оно им принадлежит, — душевнобольные, сбежавшие из лечебницы в припадке безумия? Ну никак разум не вмещает того, что весь теперешний ужас устроили нормальные люди.
Рассказ великолепный, чтение замечательное.

Так и Ваше восприятие верно, с тем лишь уточнением, что нервное расстройство, вероятно, не было минутным, ну и Гг пошел чуть дальше Ваших рассуждений, сделав роковой шаг к окну.

У Борхеса есть рассказ, в котором один из персонажей оказывается внутри книги, написанной за долгие годы до того, внутри сада расходящихся тропок, который и есть эта книга, где каждое разветвление — одна из возможностей дальнейшего пути для всякого в нем оказавшегося. Этот беспредельный борхесовский сад охватывает прошлое и будущее и перекрещивает их в одном пространстве подобно тому, как у Кортасара непрерывный (вечно длящийся, нескончаемый) парк смыкает два пространства в едином времени.
Превосходный рассказ, в котором автор затеял игру-головоломку для читателя, дав литературе всемогущую власть управлять реальностью и выстраивать в ней собственные сюжеты.
Исполнителю — благодарность за прекрасное прочтение.

Это здорово, что Вы обратили внимание на руки. Там явный конфликт между правой и левой, правой, освободившейся и уже неконтролируемой, которая должна была бы спасти пока еще находящуюся в плену свитера левую, а вместо того щиплет и царапает другие части тела, вонзается в левую руку до нестерпимой боли, и Гг никак не может этому воспрепятствовать, его воля парализована. Этот конфликт между руками как бы и демонстрирует расстройство идентичности, разлад личности. И когти (сначала он видит один черный пока еще ноготь, а потом пять черных уже когтей) принадлежат именно правой, враждебной руке. В итоге — он пытается от нее спастись, прикрывается левой (именно ее он, кстати, называет, «своей рукой», в отличие от чужой правой), ну и финал да, увы, такой, освобождение от всего навсегда.

Рассказ в духе рождественских и святочных, а потому если не о чуде, то о чем-то чудесном, с аллюзией на евангельский сюжет, но не о рождении младенца, будущего спасителя, а несколько переиначенный и более приземленный, но тоже о спасении. Рассказ сентиментальный, быть может, даже чуть более, чем того требует жанр.
Но вот откуда это? Их «тянуло туда, на север, на далекую родину с ее бедами и нуждой, с покосившимися избами…»
Откуда эта метафизическая тяга к убогому, бесприютному и жалкому, даже не к березкам и рябинам и кусту ракиты над рекой, а к бедам, нужде, покосившимся избам и расхлябанным колеям?
Ну да, «прошли года, но ты — все та же…»

Обычно не пишу про неверные ударения, даже у очень хороших исполнителей бывают огрехи, чего уж. Но тут случай, можно сказать, уникальный, и когда уже на 2-й секунде записи слышишь это, ну только руками развести.
Фамилия поэта происхождение имеет вовсе не анатомическое, не от латин. vagina и никак не относится к внутреннему органу, расположенному в малом тазу. Она придумана как псевдоним и образована от его настоящей, немецкой — Wagenheim.
И потому все ж таки Ва́гинов))
А поэт, бесспорно, замечательный.

Чудесный и ужасно смешной рассказ.
Эта уморительная и взбалмошная девица почти двойник вудхаусовской Мадлен Бассет. Хвастается, что здорово наловчилась писать письма, однако это такой неистощимый поток спонтанного и бессознательного, все настолько вверх тормашками, кувырком, с ног на голову и вверх дном, что голова идет кругом от нескончаемой карусели, в которой мелькают Роберты, Артуры, Берти, мамины шали, бифштекс с луком, сфинксы, сомнительные устрицы и маскарадные шапочки, да еще на фоне тотального флирта всех со всеми и молниеносно сменяющих одна другую помолвок.
Непростой, надо сказать, труд для исполнителя читать этот рассказ, в словесных фейерверках юной героини еще и почти вовсе нет знаков препинания.
Николай Козий великолепен.

Вот что может случиться с умелым и опытным тактиком, лишенным стратегических способностей. А вот его жена Элизабет настоящий шахматный игрок. Такие-то роскошные ее таланты да на благое б дело, а не на преступление. Отличный рассказ!

На самом деле, очень точное наблюдение. Именно неловкость и дискомфорт, а не моральные угрызения. Его выбили из привычной поведенческой колеи, и он озадачен. В рассказе все как-то за пределами моральной системы координат. Вот и жена, хотя и называет себя дрянью, но говорит это даже не то чтобы кокетливо, но как-то театрально или по-киношному, будто разыгрывая воображаемую сцену с адюльтером так, как ее видит не самая удачная актриса.