Ну, конечно же, при жизни Чехова цензура вычеркнула фразу «Но может ли… любить тот Христа, кто не любит человека?»
Подобная же мысль была в «Рассказе старшего садовника»: «Веровать в бога не трудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека уверуйте!» И это тоже по понятным причинам было изъято цензурой.
Рассказ замечательный, стилизация под средневековые новеллы, уход в прошлое, чтобы выразительнее высказаться о современном.
Вот так обустроенную жизнь, уютный хоббитский быт, желанную предсказуемость вдруг сменили приключения с опасностями, страшными лишениями, для которых понадобился уже не только крепкий здравый смысл, но и острый ум, находчивость, недюжинная смелость и даже героизм.
Маленькие и только на первый взгляд слабые способны, когда это потребуется, стать героями и одолеть сильного и жестокого.
Исполнено прекрасно, с музыкой слушалось великолепно.
Если совсем уж коротко ― это о неминуемом справедливом возмездии.
«Всех карать подобной карой нам надлежит, кто преступил закон. Злодейства будет меньше».
Благодарность чтецу Петру Филину за подвижничество в благородном деле.
Ну да, «спи́рит» звучит забавно, там еще и французское «Entrez!» произносится с ударением на первый слог («э́нтрэ») и совершенно неузнаваемо. Ну, а какой исковерканный французский в озвучке тургеневских романов прекрасного чтеца Владимира Самойлова.
Но я, в принципе, стала довольно лояльно к этому относиться в озвучках, если это окказионально, конечно. Хотя, как это ни смешно, мой первый отзыв на этом сайте был как раз про ударения.
«Хваля русских и приписывая им редкий идеализм, он [Шамохин] не отзывался дурно об иностранцах, и это располагало в его пользу».
Какая изящная конструкция, утонченная ирония, утверждение общего через частное отрицание.
Прекрасно прочитано.
Один из невинных и пока еще просто смешных рассказов Чехова. Без пушкинско-толстовской драматизации метели, которая у самого Чехова предстанет такой позднее, спустя десятилетие, в рассказе «По делам службы» ― метель как темная стихия, страшный хаос, вовлекающий в свой круговорот человеческие судьбы.
Здесь же метель ― идеальный антураж для авантюрного сюжета, с пародией на готическую мистику и бульварные романы, с комической двойной концовкой, которая легко корректирует сюжет, оберегая опечаленных дам от обманутых ожиданий.
Томительное, даже мучительное ожидание вдруг разрешается освобождением от тяжести, от странных отношений с лживой и дикой возлюбленной, живущей в праздной печали, цветом которой стал черный (черное кружево, черный шелк, черная вуаль). Цвет печали и цвет пустоты.
Освобождение дало «глубокую благость» всего вокруг, нежность мира, «сладостную» связь между всем сущим и понимание, что радость дышит повсюду.
И какая прекрасная звукопись с затихающими шуршаниями, шорохами, шелестом, шепотом и тишиной, оттененной и отделенной редкими звуками:
… ты идешь, приближаешься… увижу твою котиковую шубу, черное кружево, свисающее с края шляпы на глаза… я пошел прочь по вечереющим улицам… слышно было, как стукались о крышу срываемые ветром каштаны.
Чехов и сам очень любил устраивать розыгрыши, мистификации или представлять сценки, надевая разнообразные «маски». И одной из любимых у него была маска прокурора. Он облачался в шитый золотом мундир и произносил грозную обличительную речь. А в роли «подсудимого» нередко бывал его друг художник Левитан, который обвинялся то в уклонении от воинской повинности, то в тайном винокурении, то в содержании тайной кассы ссуд и т. п. По воспоминаниям участников этого театрального пиршества, Чехов делал это так талантливо и комично, что все при этом умирали от хохота.
Или вот такая не совсем безобидная чеховская шутка. Сунуть московскому городовому в руки тяжелый арбуз, обмотанный толстой бумагой, и сказать ему с деловитым и озабоченным видом: «Бомба! Неси в участок, да смотри осторожнее».
Вспомнился чеховский рассказ «Выигрышный билет», тоже об эфемерном соблазне легкого обогащения. Интересно, как по-разному эта навязчивая идея меняет героев Чехова и Куприна. У Чехова ― очень счастливый собой и своей жизнью в начале рассказа, Иван Дмитрич в конце теряет покой и становится всем недовольным. Хотя, в сущности, в реальной жизни не поменялось ровным счетом ничего.
У Куприна, напротив, несчастный и совершенно обездоленный Аггей Фомич в конце обретает счастье. Правда, такое же мнимое, как и само обогащение.
У Хемингуэя о самом важном всегда очень просто, скупо и лаконично, чтобы явной была только суть.
― Есть люди, которые хотят воевать. В нашей стране много таких. Есть другие люди, которые не хотят воевать.
― Но первые заставляют их.
― Да.
― А те, что не хотят воевать? Могут они помешать войне?
― Они не организованы и поэтому не могут помешать ничему…
Льву Толстому ошибочно приписывают афоризм про «организованность плохих людей»: дескать, хороших людей больше, но плохие лучше организованы.
Похожая мысль у Толстого действительно есть, это слова Пьера в эпилоге «ВиМ», обращенные к Наташе: «…ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое».
Утопическое желание Пьера «связать между собой» честных людей и «дать новое направление всему русскому обществу», как оказалось, слишком для этого общества иллюзорно и несбыточно.
Правильно, конечно, в названии этого величайшего трактата писать Мир с большой буквы, он здесь персонифицирован, и это жалоба отверженного Мира, которому предпочли войну. И полное название ― «Жалоба Мира, отовсюду изгнанного и повсюду сокрушенного».
Всем тем обезумевшим, кто оправдывает и приветствует войну, гордится мнимым «величием», посягает на чужие земли, несет на них смерть и разрушения, оставляя после себя руины, горе и слезы, ― всем им принудительно слушать это сочинение бесконечно по кругу, пока не наступит полное отвращение к себе и не вывернет наизнанку всю шовинистскую мерзость нутра.
Как все гуманисты, как бы ни были прекрасны их идеи, Эразм Роттердамский наивно взывает к человеческому разуму и верит в его благотворное воздействие, верит, что «простому народу» война не нужна. Наше время показывает, что ненависть может охватить и целый народ, и народ этот будет хотеть войны.
«Издавна я наслушался всевозможных оправданий, которые ловкие и умные люди изобретают на свою же погибель.
Они жалуются на то, что вовлечены в войну и принуждены воевать против своей воли.
Отбросьте эти объяснения и оправдания, снимите лживую личину!
Вглядитесь в свою собственную душу и совесть: вы увидите, что не необходимость, а ярость, тщеславие и глупость движут вами».
Dixi
Благодарность за прекрасное прочтение Владимиру Антонику.
Ну, конечно, Хармс! Вспомнилось у него вот это не слишком веселое, из 1937 года:
«Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.
Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было.
У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было.
Ничего не было! Так что непонятно, о ком идет речь.
Уж лучше мы о нем не будем больше говорить».
Можно, конечно, припомнить и хармсовский анекдот про Пушкина, передвигающегося на колесах))
Агате Кристи не откажешь в остроумии. Главная героиня смотрит в театре якобы знаменитую и якобы русскую пьесу с гротескным названием «Они ходили без ног» (в оригинале They Walked without Feet).
Пьесу, разумеется, Кристи выдумала. Но удивительно, как ей в 1940 году, когда писался роман, пришло в голову в отношении переведенной с русского драмы (даже не комедии с таким-то названием!) именно что-то абсурдистское, хармсовское.
Само собой, ни о каком влиянии Хармса не могло быть и речи. Географию абсурда Кристи угадала, видимо, интуитивно.
Чтение Галины Чигинской настолько прекрасно, что слушала именно из-за нее.
Да, в аннотации все верно. Эта сказка про то, как на маленькую страну напало звериное царство Свирепия. И это про сегодняшний день тоже. Главное же, что заканчивается эта сказка правильно. Так и будет.
В одном аннотация ошибается, к моменту написания сказки «созвучия запросам руководства страны» не было вовсе, сталин лично исключил ее из детской антологии стихов, узрев в ней «политически вредную» идею свободы.
«Мы — свирепые зверюги,
Мы — кровавые злодеи,
Никого мы не жалеем,
Кто добрее и слабее.
Мы зубами, мы когтями,
Мы копытом и клыком
Слабых всех и беззащитных
Растерзаем, загрызем.
Мы навсегда захватили твой дом
И никогда из него не уйдем!»
<…>
Злодей Бармалей за рекою стоит.
И бормочет бессмысленным голосом:
«Истребить! Погубить!
Уничтожить! Убить!
Погубить! Разбомбить!
Ни людей, ни детей — никого не щадить!»
Повторяет и ночью, и днем:
«Загрызем! Искалечим! Убьем!»
<…>
«Делать нечего! Придется с этой гадиной бороться,
А иначе весь народ от чудовища умрет…
Правда, враг еще силен, так и прет со всех сторон…
Но уже близка победа над ордою людоеда.
Скоро, скоро будет он
Побежден и сокрушен
Окончательно!»
В «Окаянных днях» Бунин метко определяет происходящее словом «балаган», повторяя много раз именно это слово. А затем и того более, говорит, что любовь к балаганщине, в сущности, это одна из показательных национальных черт.
В балаганщину русский человек может облечь все, что угодно, в жажде игры и лицедейства не гнушаясь ни напыщенной ложью, ни юродством, ни бесстыжим цинизмом.
Хотите развлечений ― вот вам актриска в оперно-народном костюме с шутами гороховыми в придачу, они вам с удовольствием потехи ради хоть на костях спляшут.
В некоторой степени СПОЙЛЕР.
Как ни оптимистично в начале новеллы звучит утверждение, что «нет ничего прочнее детской дружбы, возобновившейся в зрелые годы» (скептик при этих словах должен хмыкнуть), а опровергается оно незамедлительно и убедительно.
Да что уж там, не только знакомства могут расстроиться, но и семьи распадаются из-за политических разногласий.
Так что, увы, в этом смысле актуально как никогда.
Ну, псевдоним-то у исполнителя весьма говорящий. На такой посмотришь ― сразу охота пропадет хоть что-то слушать. А в списке им озвученного есть как раз и книжка про сталина за авторством некоего любителя теории заговоров и оправдателя репрессий.
Так чудесно, спокойно и интеллигентно прочитано, отчего повествование течет мерно и неспешно. И лишь в финале ожидания тех, кто жаждет более динамичного и энергичного действия, окупятся подлинно античными и шекспировскими страстями. На литературный подтекст не единожды намекает автор не только названием книги, но упоминанием также и кровавой Клитемнестры, как мы помним, убившей своего мужа Агамемнона, но в итоге получившей возмездие (здесь, у Кристи, сюжет совсем иной). И трех страшных ведьм из шекспировского «Макбета» с их пугающими словами о том, что прекрасное и ужасное едино, живет одно в другом, подобно тому, как одна без другой оказывается невозможной любовь и смерть в романе Кристи.
Дезинтегрировать сумасшедшего мерзавца, задумавшего массовое человекоубийство, ― очень и очень гуманно. Даже если счесть это актом жесткого гуманизма, он оправдан превентивностью меры. И особенно актуален для страны, которую подразумевает Конан Дойл.
Остается лишь сожалеть о том, что это случилось в вымышленном мире.
Замечательный рассказ в прекрасном исполнении.
Подобная же мысль была в «Рассказе старшего садовника»: «Веровать в бога не трудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека уверуйте!» И это тоже по понятным причинам было изъято цензурой.
Рассказ замечательный, стилизация под средневековые новеллы, уход в прошлое, чтобы выразительнее высказаться о современном.
Маленькие и только на первый взгляд слабые способны, когда это потребуется, стать героями и одолеть сильного и жестокого.
Исполнено прекрасно, с музыкой слушалось великолепно.
«Всех карать подобной карой нам надлежит, кто преступил закон. Злодейства будет меньше».
Благодарность чтецу Петру Филину за подвижничество в благородном деле.
Но я, в принципе, стала довольно лояльно к этому относиться в озвучках, если это окказионально, конечно. Хотя, как это ни смешно, мой первый отзыв на этом сайте был как раз про ударения.
Какая изящная конструкция, утонченная ирония, утверждение общего через частное отрицание.
Прекрасно прочитано.
Здесь же метель ― идеальный антураж для авантюрного сюжета, с пародией на готическую мистику и бульварные романы, с комической двойной концовкой, которая легко корректирует сюжет, оберегая опечаленных дам от обманутых ожиданий.
Освобождение дало «глубокую благость» всего вокруг, нежность мира, «сладостную» связь между всем сущим и понимание, что радость дышит повсюду.
И какая прекрасная звукопись с затихающими шуршаниями, шорохами, шелестом, шепотом и тишиной, оттененной и отделенной редкими звуками:
… ты идешь, приближаешься… увижу твою котиковую шубу, черное кружево, свисающее с края шляпы на глаза… я пошел прочь по вечереющим улицам… слышно было, как стукались о крышу срываемые ветром каштаны.
Или вот такая не совсем безобидная чеховская шутка. Сунуть московскому городовому в руки тяжелый арбуз, обмотанный толстой бумагой, и сказать ему с деловитым и озабоченным видом: «Бомба! Неси в участок, да смотри осторожнее».
Чтение рассказа Александром Водяным превосходно.
У Куприна, напротив, несчастный и совершенно обездоленный Аггей Фомич в конце обретает счастье. Правда, такое же мнимое, как и само обогащение.
― Есть люди, которые хотят воевать. В нашей стране много таких. Есть другие люди, которые не хотят воевать.
― Но первые заставляют их.
― Да.
― А те, что не хотят воевать? Могут они помешать войне?
― Они не организованы и поэтому не могут помешать ничему…
Льву Толстому ошибочно приписывают афоризм про «организованность плохих людей»: дескать, хороших людей больше, но плохие лучше организованы.
Похожая мысль у Толстого действительно есть, это слова Пьера в эпилоге «ВиМ», обращенные к Наташе: «…ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое».
Утопическое желание Пьера «связать между собой» честных людей и «дать новое направление всему русскому обществу», как оказалось, слишком для этого общества иллюзорно и несбыточно.
Всем тем обезумевшим, кто оправдывает и приветствует войну, гордится мнимым «величием», посягает на чужие земли, несет на них смерть и разрушения, оставляя после себя руины, горе и слезы, ― всем им принудительно слушать это сочинение бесконечно по кругу, пока не наступит полное отвращение к себе и не вывернет наизнанку всю шовинистскую мерзость нутра.
Как все гуманисты, как бы ни были прекрасны их идеи, Эразм Роттердамский наивно взывает к человеческому разуму и верит в его благотворное воздействие, верит, что «простому народу» война не нужна. Наше время показывает, что ненависть может охватить и целый народ, и народ этот будет хотеть войны.
«Издавна я наслушался всевозможных оправданий, которые ловкие и умные люди изобретают на свою же погибель.
Они жалуются на то, что вовлечены в войну и принуждены воевать против своей воли.
Отбросьте эти объяснения и оправдания, снимите лживую личину!
Вглядитесь в свою собственную душу и совесть: вы увидите, что не необходимость, а ярость, тщеславие и глупость движут вами».
Dixi
Благодарность за прекрасное прочтение Владимиру Антонику.
«Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.
Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было.
У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было.
Ничего не было! Так что непонятно, о ком идет речь.
Уж лучше мы о нем не будем больше говорить».
Можно, конечно, припомнить и хармсовский анекдот про Пушкина, передвигающегося на колесах))
Пьесу, разумеется, Кристи выдумала. Но удивительно, как ей в 1940 году, когда писался роман, пришло в голову в отношении переведенной с русского драмы (даже не комедии с таким-то названием!) именно что-то абсурдистское, хармсовское.
Само собой, ни о каком влиянии Хармса не могло быть и речи. Географию абсурда Кристи угадала, видимо, интуитивно.
Чтение Галины Чигинской настолько прекрасно, что слушала именно из-за нее.
В одном аннотация ошибается, к моменту написания сказки «созвучия запросам руководства страны» не было вовсе, сталин лично исключил ее из детской антологии стихов, узрев в ней «политически вредную» идею свободы.
«Мы — свирепые зверюги,
Мы — кровавые злодеи,
Никого мы не жалеем,
Кто добрее и слабее.
Мы зубами, мы когтями,
Мы копытом и клыком
Слабых всех и беззащитных
Растерзаем, загрызем.
Мы навсегда захватили твой дом
И никогда из него не уйдем!»
<…>
Злодей Бармалей за рекою стоит.
И бормочет бессмысленным голосом:
«Истребить! Погубить!
Уничтожить! Убить!
Погубить! Разбомбить!
Ни людей, ни детей — никого не щадить!»
Повторяет и ночью, и днем:
«Загрызем! Искалечим! Убьем!»
<…>
«Делать нечего! Придется с этой гадиной бороться,
А иначе весь народ от чудовища умрет…
Правда, враг еще силен, так и прет со всех сторон…
Но уже близка победа над ордою людоеда.
Скоро, скоро будет он
Побежден и сокрушен
Окончательно!»
В балаганщину русский человек может облечь все, что угодно, в жажде игры и лицедейства не гнушаясь ни напыщенной ложью, ни юродством, ни бесстыжим цинизмом.
Хотите развлечений ― вот вам актриска в оперно-народном костюме с шутами гороховыми в придачу, они вам с удовольствием потехи ради хоть на костях спляшут.
«В человеке просыпается обезьяна» (И. А. Бунин).
Как ни оптимистично в начале новеллы звучит утверждение, что «нет ничего прочнее детской дружбы, возобновившейся в зрелые годы» (скептик при этих словах должен хмыкнуть), а опровергается оно незамедлительно и убедительно.
Да что уж там, не только знакомства могут расстроиться, но и семьи распадаются из-за политических разногласий.
Так что, увы, в этом смысле актуально как никогда.
Остается лишь сожалеть о том, что это случилось в вымышленном мире.
Замечательный рассказ в прекрасном исполнении.