И чего только ни вплетено в эту чудесную новеллу про мертвого жениха: легенды средневековой «страшной» готики, шекспировская семейная вражда, история о блудном сыне, сюжет бюргеровской баллады «Ленора», фантазии немецких романтиков.
Вот так всеми подручными литературными средствами нагнать страху, а потом взять и все изящно свести к пародии и невинному анекдоту.
Исполнено очень хорошо, спасибо!

Все же он не говорит определенно, что знал ее. Ему всего лишь виделось в ней что-то знакомое. И в этой неопределенности и полунамеках и есть, наверно, особенность всей повести, в которой Тургенев вслед за Гофманом сочетает реальное и фантастическое, иногда растворяя между ними границу.
Вот так, чтобы пощекотать нам, читателям, нервы, заставить задавать мучительные вопросы, где явь, а где фантазия, где то, что, возможно, было когда-то в прошлом, а где всего лишь сон или галлюцинация как следствие расстроенных нервов. Ну, и чтобы дать возможность интерпретировать как угодно, кто она, эта Эллис ― воспоминание, муза, сновидение, воплощение подсознательных желаний и страхов или бред больного человека.

Такая безупречная профессиональная дикторская манера не может не понравиться любителям мифической «советской школы», ревнителям правильных ударений и безукоризненной, четкой артикуляции. У такого чтения, безусловно, есть свои достоинства и свои поклонники.
Но, черт возьми, как же много в таком чтении теряет этот прекрасный роман, который весь состоит из полутонов, метафор, нюансов, в котором столько поэтического трагизма, а не условной выразительности дикторских интонаций.
Это мог бы гениально прочитать Козий. Да будь кто, но только живым голосом.

Сюжет, конечно, мелодраматический, но как мастерски оформлен!
И очень хорош граф Эль-Маммуна с этим своим голым черепом и большими руками, грозный, подобно средневековому латнику. Бледный и огромный, как смерть, не человек, а какие-то погребальные дроги, вместо свадебного путешествия совершающие вояж в загробный мир на фоне пейзажа с густой аспидной мглой.

Великолепный спектакль, исполненный одним актером.
И новелла очень интересна, с сюжетом «Красавицы и чудовища» навыверт и философской подоплекой про дуализм человеческой природы и двойственность сознания. Что само по себе необязательно опасно, но может привести к страшным последствиям, если стирается грань между мыслью и действием.

Всю войну в отношении к дикости и зверствам оккупантов в душе господина Дюбуа жили, казалось бы, исключающие одно другое чувства ― тихое смирение гасило отчаяние и протест, страх подавлял гнев, бессилие истощало обиду. До тех пор, пока не встретился он с зарвавшейся и наглой мразью-оккупантом лицом к лицу.
Вот так и надо, сперва кулаком по морде, а потом…
Очень воодушевляющий рассказ, просто отличный.

Дотянуться до Гофмана у Тургенева не вышло, в жанре «фантазий» Гофман вершина непревзойденная, но получилось интересно, хотя все же в значительной степени нарочито.
Все окружено ореолом тайны, чувства растревожены, герой в ожидании вспышки сознания, прозрения, познания собственного духа ― но его разуму это оказывается неподвластно, и невозможность рационального объяснения таинственного рождает растерянность и страх.
Душа путешествует у Тургенева не так, как в «Сильфиде» Одоевского или в «Сне смешного человека» Достоевского, она не находит ни покоя, ни радости открытий, она обречена в конце концов на равнодушную скуку, перерастающую в отвращение к собратьям, к «людям-мухам», к самому себе. Малодушием называет это сам герой. Могла бы вознестись душа, но опустилась до пошлого и тривиального.
Но многое очень удачно, звукопись удивительна и если б была положена на музыку, то, вероятно, опередила бы время и зазвучала Скрябиным или, скажем, французскими импрессионистами, вроде Равеля.

Это не фантастика в обычном смысле слова и не научно-фантастический очерк, а прекрасная утопия о городе мечты.
Герой с семьей бежит от «советского столпотворения», от «людских курятников», оставив дома свой примус ― приземленный символ бытовой рутины («пусть примус мирно спит»).
Несется герой, счастливый ощущением полета, по прекрасной дороге-страде (вовсе не от слова «страдать»!) в некий зеленый город-рай.
«Как хорошо, ― говорит жена, ― настоящее лесное гнездо, здесь чувствуешь себя как будто на ветке».

Если убрать идеологическую мишуру вроде «социалистической поправки», ужасной «буржуазной архитектуры прошлого», «новой коллективной жизни» и небезобидного увлечения молодежи военными играми, останется оригинальный стиль и юмор, свойственные отдельным талантливым «советским» писателям в 20-е гг. XX века.

Рассказ хороший. А вот аннотация как в советском учебнике. Рассказ не о нищете порабощенных, хотя этот фон и важен.
Он о пагубности страсти, оказавшейся сильнее любви, и приведшей к преступлению. И о соблазне винить в своих бедах другого, будь он даже «духом тьмы» и «исчадием ада».
Или, как сказал другой герой Беляева, «все зависит от того, в чьих руках находится топор… один рубит им дрова, другой — человеческие головы».

Колонизаторы они и есть колонизаторы, как и оккупанты, будь они хоть кто, англичане, немцы или россияне. Протест против них неизбежен, как и воздаяние. И принцип непротивления этому злу насилием, как и утверждается в рассказе, в таких обстоятельствах неуместен.
Да, и исполнитель нравится все больше. Очень оригинальный, слушать интересно.

Относительно множества отзывов об исполнителе (открыла комментарии к другим его озвучкам). Пишущие не чтеца оскорбляют, а себя, мягко говоря, позорят.
Чтецы никому и ничем не обязаны. Ваш выбор ― слушать или нет.

Вот ведь буквально «смешались в кучу кони, люди». Природа взбунтовалась, недоумевая, что творят люди, и жестоко мстит.
Рассказ очень оригинальный, не фантастический, но и реалистическим его не назовешь. Скорее, это экспрессионизм, который во многом был откликом в начале XX века на войны и революции. И сюжет аллегорический, и искаженная, деформированная реальность, и контрасты, и гротеск в сновидениях Бойко и в главном эпизоде с одичавшими конями. А уж чего стоит это «красное пятно».
Манера прочтения здесь, как мне кажется, вполне удачна для этого рассказа.
Есть чисто технические недочеты в записи, но это не сильно мешает.

Ну, и кто больше безумен ― озверевшие оккупанты или лишившаяся рассудка несчастная?
Безумная жестокость оккупантов ― преступление.
Очень сильный рассказ, вот только гуманный посыл в конце ― чтобы дети наши никогда не видели такого ужаса ― прозвучал печально в холодном, пустынном лесу и развеялся как дымка.

Как писал Лев Николаевич: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Велик соблазн отдать симпатии «труженику» Кириллову, но чеховский взгляд и сочувственнее (Абогин в своем горе пусть ненадолго, но сбрасывает с себя личину превосходства и все же искренне переживает), и объективнее ― оба в несчастии своем эгоистичны, злы, несправедливы, жестоки и «менее, чем глупцы, способны понимать друг друга».
Ну да, эгоизм окажется сильнее горя, само несчастье забудется, а нанесенное оскорбление будет помниться до конца жизни.

Какая концентрация предательства в одном коротеньком рассказе. По отношению к мальчику это более чем очевидно, об этом рассказ. Но уже в самом начале «упитанный» и «розовый» Николай Ильич Беляев предает мать Алеши. Про их отношения говорится так: «…с которою он жил, или, по его выражению, тянул скучный и длинный роман». Вот это «по его выражению» свидетельствует, что он не только думал так сам о своем романе, но, вполне очевидно, еще и кому-то рассказывал, преподнося его именно так.

Рассказ, может, и самый обыкновенный, этакий маленький приключенческий триллер.
А вот о переводчике, который объявлен в начале рассказа, следует сказать отдельно.
Бенедикт Лифшиц, известный поэт-футурист, автор знаменитой книги «Полутораглазый стрелец», был расстрелян 21 сентября 1938 года по обвинению в участии в антисоветской правотроцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации.
Его пытали так, что он оговорил себя и других, и в конце концов довели до сумасшествия.
«Он был сед и безумен. Не обращаясь ни к конвою, ни к следователю…, он произнес в пустоту какой-то невнятный монолог. Скоро его расстреляли — однако не раньше, чем пытками лишили рассудка и выбили из него показания, по одним сведениям, на 70, по другим — на две сотни человек» (из воспоминаний Лидии Корнеевны Чуковской).

Александру Водяному (и в высшей степени Николаю Козию) присуща уникальная манера чтения с особенным вниманием к произнесению не только слов, но даже звуков и удивительной пластичностью интонаций, когда из этих звуков вдруг возникает мир с видимыми, живыми, почти ясно осязаемыми и предельно достоверными образами, с эффектом присутствия, когда буквально все слышишь, видишь и чувствуешь.

Один из лучших рассказов в цикле «Темные аллеи».
Почти сказочная канва и сказочно-фольклорные персонажи ― зловещий черный ворон, существо угрюмое, жестокое и мстительное (в сказках бывает и мудрым, но не здесь), и белокурая красавица, которую он похищает (впрочем, красавица все же сама делает свой выбор, пусть и вынужденный). И дивная в начале рассказа игра на контрастах ― мрачно-темного, грубо-черного, тяжелого и ― белого, солнечного, воздушно-легкого.
Превосходно прочитано.

Не мучит русского старика-солдата совесть, когда он рассказывает о военных преступлениях, в каких он участвовал в завоевательных походах, как не мучит она его потомков, которые сейчас совершают такие же страшные преступления против другого народа:

«…спокойствие и отсутствие раскаяния было у него и по отношению к военным ужасам, в которых он участвовал <…>. Он рассказал об убитых детях, о смерти голодом и холодом пленных, об убийстве штыком молодого мальчика-поляка, прижавшегося к дереву.

И когда я спросил его, не мучают ли совесть его, он уже совсем не понял меня. Это на войне, по закону, за царя и отечество. Это дела, по его понятию, не только не дурные, но такие, которые он считает доблестными, добродетельными, искупающими его грехи. То, что он разорял, губил не повинных ничем детей и женщин, убивал пулей и штыком людей, это все не мучает его, это все как будто не его дела. Это все делал как будто не он, а кто-то другой».
«…эти люди проводят лучшую пору жизни в убийстве и мучительстве и не только не каются в этих делах, но считают эти дела или доблестью, или, по крайней мере, необходимостью, такою же неизбежною, как пища или дыхание. Разве это не ужасная болезнь?

«Жестокой болезнью» русского общества называет это Толстой. И болезнь эта не пройдет никогда, не может пройти, пока общество не признает себя больным. «Для того чтобы излечить болезнь, надо прежде признать ее».
Но только общество болезни не признает, да и Толстой вряд ли в это верил.

Вдове по имени Гитл удалось даром своего красноречия спасти единственного сына от военной службы («моего ребенка, единственного сына, которого у меня хотели отнять за чужие грехи»).

Нынешние матери, отправляющие своих сыновей на кровавую захватническую войну, благословляющие их убивать, даже обладай они даром красноречия, как у Гитл, и не подумали бы им воспользоваться. Нет у них ни здравого смысла, ни совести, ни любви к своим детям.
«С правдой можно и до бога дойти», ― говорит Гитл.
Так, а с неправдой ― только до адова пекла.