Приведенное определение как раз и пронизывает двойственность: деятели культуры и представители партийных органов, художественная ценность и идеологические нормы. То есть разные люди, занимающиеся разного рода оцениванием. Тут проблема определения: как отделить оценку произведения от его цензурирования? Я то как раз и полагаю, что под цензурой следует считать «отсев» художественных произведений по нехудожественным критериям. Назвать произведение слабым и «идейно слабым» — совсем не одно и то же.
«И почему же не пожалеть жабу из этого рассказа?» Вы сами ответили: «автор специально, неоднократно подчеркивал насколько отвратительно безобразна эта жаба». То есть ее можно пожалеть за то, что Гаршин создал ее настолько отвратительной. Пожалеть за то, что ее совсем не жалко.
«такое чувство что ничего не понял…». Думаю, такое чувство может возникать из-за смешения двух как бы отдельных историй: мальчика и сестры, жабы и цветка. Тут сказка, там — быль.
Может, я понимаю немного поверхностно, но жаба — это просто предельная низость, роза — возвышенная красота. Жаба жизни пожирает, это верно, но не обязательно сжирает ведь. Хотя хочет, хочет сожрать. И вы верно отметили сладострастие этого желания, впрочем, и сам Гаршин выделяет его предельно четко.
Тяжелая история, блестящее исполнение. В комментариях жабу жалеют, но жабу непосредственно из рассказа не жалко. Это ведь все-таки жаба из художественной реальности, и жаба эта сугубо отвратительна. А сама реальность — неизбывно печальна, хотя и озаряема на какое-то мгновение красотой.
Спасибо, хотя я-то склонен полагать куб даром Аполлона, а не символом цензуры… Но автор может желать одного, а читается другое:) Цензура в основном игнорирует сам вопрос о художественной ценности; цензору все равно, хорошее произведение или плохое, ему надо, чтоб оно было идеологически выверенным.
Не могу сказать, не читал:) Но вы правы, что в памяти может оставаться «не только нечто дорогое», но, например, и то, что как раз очень хотелось бы оттуда выбросить.
Выбор интуитивный, конечно. Если пытаться его как-то обосновать – центр культурной столицы, Эрмитаж рядом.
Отличия писательского и философского подходов к действительности – это богатейшая тема. Пока что лишь отмечу, что писатели обожают щелкнуть философов по их ученым носам:)
Всегда лучше комментировать. Благодаря вашему комменту и я приобщился к этому чуду. И всегда кто-нибудь может приобщиться, так что — комментарии и еще раз комментарии:)
Как правильно поступать в этих случаях я даже приблизительно не знаю, поэтому и предложил другую ситуацию — с этим вот самым философским вопросом:) При этом логично, что исполнение желаний изначально оказывается запрятанным в какое-то максимально укрытое от людей место, а куб – находится в месте максимально открытом. При этом, я прекрасно понимаю, что у кого-нибудь действительно может возникнуть острое желание взорвать и куб тоже. Очень многих, в очень многих аспектах, очень раздражающий должен быть этот объект:)
А по упрощению, повторюсь, мне кажется, что в рассказе оно неизбежно. Смысловой подход попросту сделал бы рассказ невозможным — как минимум растянул бы его и полностью бы изменил тональность, уничтожив всю юмористическую составляющую.
И насчет памяти я все же не совсем согласен. Зубрежка оставляет нечто в памяти лишь на время подготовки к экзамену-сдачи экзамена, а потом человек все забывает. В памяти же остается лишь нечто по-настоящему дорогое для человека. То есть все равно знание деталей говорит о реальном, а не исключительно о зубрежном внимании к тексту.
«Важно не сколько книг прочёл и помнишь ли детали, а то, сколько понял и осмыслил». Важны и детали (постоянно перечитывая любимые произведения мы буквально пропитываемся деталями), но, вообще, конечно, вы правы. Но в рассказе нагляднее свести дело к описанию, к тому же описание отчасти вскрывает и смысл; отношение Вронского к Михайлову и Михайлова к Вронскому — это уже смысловой аспект.
К ЕГЭ
оголенные плечи — Элен Безухова
черный глаза, большой рот — Наташ Ростова
лучистые глаза, тяжелая походка — Марья Болконская
сухое лицо — Андрей Болконский
плешивая голова, плоское лицо — Василий Курагин.
Ну а «взорвать» напоминает позицию профессора из «Сталкера» Тарковского — мне такая позиция категорически чужда. Государство не интересует реальная эстетическая ценность объектов искусства (и существует ли она?), его интересует лишь возможность использовать искусство в пропагандистских целях, то есть скорее интересовало, сегодня вполне хватает ящика, а в искусстве пусть они там вытворяют более-менее что хотят.
Бог тот, который поет и играет на лире. А как же тогда: «чудеса его куда более восхищают нас, чем его самого. Ему тут же перестает нравиться песня, которую он сочинил. Нас она всякий раз приводит в восторг — его ничуть. Он сразу теряет все удовольствие от того, что сделал, и в муках творит что-то новое. Это доказывает, что он не бог и даже не посланец божий, ибо разве мыслимо, чтобы боги презирали свои творения?..» А это чтобы его не признали, маскировка:)
Отличия писательского и философского подходов к действительности – это богатейшая тема. Пока что лишь отмечу, что писатели обожают щелкнуть философов по их ученым носам:)
А по упрощению, повторюсь, мне кажется, что в рассказе оно неизбежно. Смысловой подход попросту сделал бы рассказ невозможным — как минимум растянул бы его и полностью бы изменил тональность, уничтожив всю юмористическую составляющую.
И насчет памяти я все же не совсем согласен. Зубрежка оставляет нечто в памяти лишь на время подготовки к экзамену-сдачи экзамена, а потом человек все забывает. В памяти же остается лишь нечто по-настоящему дорогое для человека. То есть все равно знание деталей говорит о реальном, а не исключительно о зубрежном внимании к тексту.
К ЕГЭ
оголенные плечи — Элен Безухова
черный глаза, большой рот — Наташ Ростова
лучистые глаза, тяжелая походка — Марья Болконская
сухое лицо — Андрей Болконский
плешивая голова, плоское лицо — Василий Курагин.
Сдал? :)