Ах, как приятно слышать, что мои «декламации» не прошли мимо Вашего внимания! Значит, книги всё-таки умеют фокусировать внимание, даже если цель иногда скрыта под слоем загадочного «Цена предательства». Благодарю за столь проникновенный отзыв — ведь если кто-то оставил комментарий, значит, моя стратегия «поймать взгляд и удержать ум» работает безупречно. А раз Вы оценили декламацию, значит, буду смело продолжать превращать страницы в театр мысли!

Сурпрайз…

Благодарю за такой колоритный отзыв – «фарш из тараканов» звучит так, будто моя книга отправлена на кулинарный конкурс, а не на университетскую кафедру. 🙂 Конечно, каждый видит своё в тексте: кто-то Дугина, кто-то прогиб, кто-то студенческую реальность. Цель работы вовсе не шокировать, а заставить задуматься, а если при этом книга займёт видное место на полке – значит, она выполняет свою функцию. Что касается студентов – хорошо, что они далеко не такие, как описано, иначе учёба была бы скучна и предсказуема. Рад, что отзыв открытый, яркий и даёт повод для размышлений.

вы разве не читали «Шерлок Холмс на Марсе» Норбу Джамьянга?
Специально для вас — ниже.

Итд итд итд

— Эксперименты…

Глава 3. Северный туннель и первые ловушки

Северный туннель под куполом выглядел как длинная красная кишка, уходящая вглубь марсианской поверхности. Воздух здесь был сухим, холодным и пахнул металлической пылью, а тусклые лампы отбрасывали длинные тени на стенах. Холмс шел вперед, не спеша, а я старался идти рядом, стараясь не споткнуться о редкие выбоины в грунте.
— Ватсон, — сказал Холмс тихо, — обратите внимание на то, как пыль оседает на стенах. Каждое движение, каждый шаг оставляют отпечаток. И кто бы ни был здесь перед нами, он хотел, чтобы мы следовали за ним.
Я кивнул, но не успел ответить, как на полу появился слабый световой контур. Холмс остановился и присел на корточки: линии на стенах туннеля продолжали загадочные символы, но теперь они были подсвечены.
— Это ловушка, — сказал он, — но одновременно и подсказка. Подсказка для тех, кто умеет видеть.
В этот момент раздался тихий, почти неуловимый щелчок. Пол под нами дрогнул, и я едва успел ухватиться за металлический поручень. Холмс уверенно шагнул вперед, словно зная, что пол слишком коварен, чтобы пытаться его обмануть.
— Замечательно, Ватсон, — произнес он, — первая реальная проверка нашего внимания и смелости. Ловушки здесь не физические, а интеллектуальные.
Мы продвигались осторожно, следуя линии символов, которые на самом деле указывали на скрытые панели в стенах туннеля. Холмс прикоснулся к одной из них, и раздался глухой металлический щелчок. Панель открылась, и внутри оказался небольшой контейнер с марсианской пылью, переливающейся странным голубым светом.
— Так, — сказал Холмс, — вот первый след. Эта пыль… она изменяет восприятие. Люди, которые исчезли, видели не то, что реально. Их сознание… манипулировалось.
Я почувствовал, как по спине прошел холодок.
— Значит, наш противник — не просто человек, — пробормотал я.
— Точно, Ватсон, — кивнул Холмс, — это эксперимент, выходящий за пределы человеческой логики. Но мы пойдем дальше. Каждый символ, каждая линия — это ключ к разгадке. И если мы ошибемся… последствия могут быть непредсказуемыми.
Туннель уходил всё глубже, и впереди замаячил слабый красный свет, как сердце Марса, бьющееся в ритме нашей растущей тревоги.
— Приготовьтесь, Ватсон, — сказал Холмс, — самое странное начинается прямо сейчас.
И я понял: эта игра только разгорается, и цена ошибки здесь — не просто провал расследования, а жизнь на чужой планете.

Глава 4. Лаборатория и марсианские аномалии

Туннель постепенно расширялся, превращаясь в огромный зал, стены которого сияли холодным металлическим блеском. В центре стояла лаборатория, окружённая прозрачными куполами, в которых пульсировал голубой свет. Воздух был густым от марсианской пыли, а странный гул вибрировал в груди, словно сама планета предостерегала нас о чем-то.
Холмс остановился у входа и внимательно осмотрел помещение:
— Ватсон, посмотрите на оборудование. Это не обычная лаборатория. Здесь проводились эксперименты с сознанием и восприятием, но в масштабе, который может повлиять на всех, кто находится на этой планете.
Я заметил странные кристаллы, расставленные по полу и на стенах, которые излучали мягкий голубой свет. Приблизившись, я увидел, как пыль медленно поднималась в воздух, создавая иллюзию движущихся теней.
— Они используют марсианскую пыль для манипуляции человеческим сознанием, — сказал Холмс, не отводя взгляда от символов на стенах, — каждая фигура, каждая линия здесь — часть алгоритма, который изменяет восприятие.
В этот момент движение в верхней части купола привлекло наше внимание. Из тени появился силуэт человека — высокий, худощавый, с глазами, которые отражали холодный свет.
— Так… — сказал он тихо, — вы дошли так далеко… я и не ожидал.
Холмс сделал шаг вперед, спокойно и уверенно:
— Мы здесь, чтобы понять правду. И вы нам её откроете.
— Правда? — скривился человек. — Вы называете это правдой? Вы не понимаете, что сделали мои эксперименты возможными. Я дарю людям новые возможности… новые ощущения… но вы… вы разрушаете все.
Я заметил, как напряжение в лаборатории усиливается: кристаллы начали светиться ярче, пыль закружилась в вихре, создавая странные оптические иллюзии. Холмс, словно предугадывая каждый шаг противника, подошел ближе:
— Эксперименты — это одно. Манипуляции сознанием — совсем другое. Ваши игры опасны для всех, кто живет здесь. И мы остановим их.
Внезапно из глубины лаборатории раздался звук — словно марсианская почва сама двигалась. Холмс кивнул мне:
— Ватсон, мы должны разделиться. Я пойду к центральному куполу, а вы займётесь системами контроля. Если мы синхронизируем действия, у нас есть шанс поймать его.
Я кивнул, и мы двинулись в разные стороны, чувствуя, как сама лаборатория будто дышит, реагируя на каждый наш шаг.
— Это не просто человек, — прошептал я сам себе, — это планета, которая живет своей собственной загадкой.
А Холмс, двигаясь вперед с ледяной решимостью, уже видел путь к разгадке. Но цена истины здесь, на Марсе, была выше любой из Земных.

Глава 5. Разгадка и цена истины

Центральный купол лаборатории был окутан голубым светом, который переливался на стенах, создавая ощущение, будто мы находимся внутри огромного кристалла. Холмс шагнул вперед, его взгляд был острым, как лезвие, пронизывающее всю иллюзию.
— Ватсон, — произнёс он, — все линии, символы, пыль и тени… это не случайность. Это — язык. Язык, который наш противник использовал для манипуляции сознанием, чтобы скрыть свою настоящую цель.
Из тени вышел высокий силуэт. Человек оказался не просто инженером, а директором колонии, который тайно проводил эксперименты с марсианской пылью, используя ее электромагнитные свойства для изменения восприятия учёных. Его мотив был странным и пугающим одновременно: он стремился ускорить эволюцию сознания на Марсе, сделать людей способными воспринимать мир иначе, в «марсианской перспективе».
— Вы играли с сознанием людей, — сказал Холмс холодно, — и думали, что никто не поймет. Но символы, которые вы оставили, стали для нас картой вашей психики.
— Я хотел… — начал директор, но Холмс поднял руку.
— Нам не нужны оправдания. Понимание ваших действий — наша задача. И теперь мы знаем: ваши эксперименты опасны для жизни всех на Марсе.
Холмс медленно прошел к центральной панели, где пульсировали кристаллы, и начал последовательно разгадывать алгоритм пыли. Каждое движение, каждый символ имел значение. Ватсон подключил системы контроля колонии, и вместе они синхронизировали действия: линии на стенах загорелись ровным светом, пыль осела, и иллюзии рассеялись.
Директор попытался убежать, но Холмс предвидел его путь: — Сюда, к правде, нет обходных троп.
Схватка была короткой: человеческая логика Холмса и Ватсона оказалась сильнее, чем марсианская аномалия. Директор остановился, понимая, что игра окончена.
— Вы… разгадали… — пробормотал он, не в силах поднять глаза.
— Мы лишь внимательно наблюдали, — ответил Холмс. — И видели то, что вы пытались скрыть. Марс не простит безрассудных игр, и каждый эксперимент имеет свою цену.
Когда директор был изолирован, а пыль рассеялась, Холмс подошел к мне:
— Ватсон, на Земле мы часто сталкивались с преступлениями человеческой природы. Здесь, на Марсе, мы видим, что граница между разумом и самой планетой тонка. Но принципы истины остаются прежними: наблюдение, логика, внимание к деталям.
Я смотрел на голубые кристаллы, на купол, залитый странным светом, и понял: даже на чужой планете, среди аномалий и иллюзий, человеческий разум способен найти путь к правде.
Холмс взглянул на меня ледяным, почти философским взглядом:
— А теперь, Ватсон, — сказал он с легкой улыбкой, — пора возвращаться домой. Но помните: Марс оставил свои тайны. И возможно, мы еще вернемся сюда, чтобы разгадать новые.
И в этот момент я понял, что расследование было не просто детективной игрой. Это была встреча с другой реальностью, где законы логики и человеческого сознания переплетаются с самой сутью планеты. И истина, как всегда, оказалась дороже любой безопасности.

Норбу Джамьянг

Шерлок Холмс на Марсе
(Фантастический детектив)

Аннотация

«Шерлок Холмс на Марсе» — это детективная фантастика с мощной закруткой. Холмс и Ватсон прибывают на Марс, чтобы расследовать исчезновение ученых в колонии. На стенах лабораторий появляются загадочные символы, а марсианская пыль и электромагнитные аномалии создают иллюзии, играя с сознанием людей. Герои сталкиваются с тайным экспериментом, который угрожает всему, что построила колония. Смекалка, внимание к деталям и хладнокровие помогут им распутать самую хитроумную интригу, где цена ошибки — жизнь.

Глава 1. Красная пыль и таинственные символы

Марс встретил нас красным светом заходящего солнца и непривычной тишиной, словно сама планета задерживала дыхание, ожидая, что мы сделаем первый шаг. Купола колоний бликовали в серебристом марсианском ветре, а пыль, поднятая редкими марсоходами, танцевала в лучах искусственных ламп. Я, Ватсон, ощущал странное возбуждение — смесь тревоги и предвкушения, привычная мне от совместных с Холмсом расследований, но теперь приправленная опасностью чужой планеты.
— Обратите внимание, Ватсон, — сказал Холмс, всматриваясь в купол лаборатории, — на следы. Они кажутся обычными, но порядок, в котором они расположены, нарушает все известные нам законы физики.
Я наклонился ближе: на красной пыли прослеживались странные, почти геометрические линии. Они не походили ни на следы человека, ни на следы марсохода.
— Это… как будто кто-то ходил по воздуху, — пробормотал я, стараясь шуткой снять напряжение.
Холмс только улыбнулся своей привычной ледяной улыбкой: — Или, Ватсон, мы пока не знаем, что такое возможно на Марсе. И мы собираемся это выяснить.
Внутри лаборатории царила странная пустота. Все оборудование оставалось включенным, но ученых, которые здесь работали, не было. На стенах, покрытых серебристой антимарсианской пылью, виднелись символы — сплетение кругов и линий, которые казались шифром. Холмс подошел к ним, осторожно прикоснувшись к поверхности экзокостюмом: металл был холоден, а линии светились слабым голубым светом.
— Смотрите, Ватсон, — сказал он, — каждый символ повторяется через определённый промежуток, но с небольшими вариациями. Это не просто граффити — это подсказка. И кто-то хотел, чтобы мы её нашли.
Я почувствовал холодок: на Марсе, среди пустых куполов и звуков работающих насосов, мы были одни с тайной, которую, казалось, сама планета пыталась нам подсказать.
В этот момент свет в лаборатории мигнул, и едва слышимый гул напомнил о том, что наш противник может быть не просто человеком. Холмс повернулся ко мне: — Начало, Ватсон. Начало, которое приведет нас к разгадке, которую никто не ожидал.
И я знал — это дело будет другим. Марс не прощает ошибок, и здесь каждая загадка обретает свою, особую цену.

Глава 2. Символы и первый подозреваемый

Следующее утро в марсианской колонии началось с едва заметного гулкого дрожания грунта. Холмс и я вновь вошли в лабораторию. Символы на стенах казались ожившими: голубые линии слегка мерцали, как будто реагировали на наше присутствие.
— Обратите внимание, Ватсон, — сказал Холмс, — эти линии не случайны. Если наложить их на карту куполов и туннелей, они образуют маршрут. Кто-то намеренно хотел, чтобы мы его нашли.
Я достал планшет и стал отмечать точки. Действительно: на первый взгляд хаотичные линии образовывали сложную, почти невозможную траекторию через несколько марсианских кратеров.
— Марс — огромная шахматная доска, — продолжал Холмс. — И наш противник знает каждый ее квадрат.
И тут в лабораторию вошел инженер колонии, высокий и худощавый, с глазами, которые странно блестели под отражением искусственного света:
— Вы… вы исследуете символы? — спросил он с тревогой. — Я… я видел то же самое. Я пытался их расшифровать, но они… они… двигаются.
Холмс приподнял бровь: — Двигаются, говорите? Объясните точнее.
— Когда мы оставляли лабораторию, линии были одни… а теперь они изменились. Я слышал странные звуки ночью, видел… тени, которые исчезали в воздухе. Никто меня не верит.
Я заметил, как Холмс с интересом оглядывается: глаза его сияли тем особым светом, который я привык видеть только в моменты озарения.
— Спасибо, мистер инженер, — сказал он спокойно. — Вы нам очень помогли. Я думаю, теперь мы понимаем, кто наш противник.
— Кто? — выдохнул я.
— Не человек в привычном смысле, — ответил Холмс. — Мы имеем дело с разумом, который адаптирован к этой планете. И с экспериментом, который может изменить наше понимание жизни на Марсе.
Инженер побледнел: — Вы хотите сказать…
— Да, — перебил его Холмс, — мы ищем того, кто использует марсианскую пыль, электромагнитные аномалии и… сознание людей как шахматную фигуру.
В этот момент свет в лаборатории мигнул, и слабый гул усилился, словно сама планета подсказывала нам — мы близки к разгадке, но каждый шаг может быть последним.
Холмс подошел к одной из стен: — Ватсон, заметили? Линия здесь ведет прямо к туннелю под северным куполом. Думаю, наш «подозреваемый» уже оставил там нам след.
— След? — переспросил я. — Или ловушку?
— В этой истории, Ватсон, — сказал Холмс, — граница между следом и ловушкой почти исчезает. И нам придется пройти через нее, чтобы узнать правду.
Я понял — дело выходит за рамки обычного детектива. На Марсе каждая загадка превращается в опасную игру, где цена ошибки слишком высока, а ставки — сама жизнь.

Осторожно, Рецензия (разумеется, критическая)!
Джамьянг Норбу — «Шерлок Холмс в Тибете»

[Учитесь писать критические рецензии, каспата! Даю образчик!]

Все-таки решил пробежаться по роману, состояющий из 456, 775 знаков с пробелами или 11 авторских листов, – внушительный объем у романа, как оказалось; и как оказалось, роман реального тибетского писателя Джамьянга Норбу, отмеченный, кстати, престижными премиями. Роман проливает свет на тайну в биографии Шерлока Холмса — разумеется, придуманная Дойлем биография. И даже такому г**** выдают премии. Так что, господа графоманы, читатели — не дураки, им плевать на всякие там литпремии, для них это не имеет значения! Главное, чтобы читабельность была!

Пока я выяснял, что делал великий сыщик в Тибете до того, как воскреснуть после гибели от рук Мориарти, я обнаружил кучу недостатков, которые вылились в настоящую критику со знаком минус. Также рекомендую этот сорт литературы тем, кто учится, как нельзя писать и подражать великим классикам, особенно классикам заокеанским.

Итак, крРритикАааа.

1. Главная проблема — роман хочет быть сразу всем и сразу проваливается во всём.

Роман одновременно притворяется:
— продолжением канона Конан Дойла,
— политическим памфлетом о китайской оккупации,
— этнографическим трактатом о Тибете,
— постколониальным взглядом на Индию,
— приключенческим романом 19 века.
В итоге она похожа на блюдо, куда автор кинул всё, что было в холодильнике, и в результате настоял на этом компоте тридцать лет.

2. Стиль — безжалостная имитация Конан Дойла, но без его точности.

Проблема любого фанфика — он пытается «говорить голосом автора», а чтец, кстати, пытается говорить голосом дорого товарища Василия Ливанова. И, кстати, хочу отметить: и автор романа и чтец Юрий Тенман представляют собой удачный тандем. Не знаю только, знает ли мой тибетский коллега, что его роман озвучили на великом и могучем.
Далее.
Проблема Норбу, автора романа, — он слышит этот голос только в своей голове.
Его Холмс:
— многословен,
— сентиментален,
— постоянно норовит читать лекции,
— рассуждает ни о чём страницами.

Вывод: У Дойла Холмс — бритва; у Норбу — тупой нож по мокрому дереву.

3. Затянутость чудовищная.

Норбу умудряется объяснять всё.
Абсолютно всё.
Даже то, что не требует объяснения.
Читатель задыхается в лавине слов: детали, примечания, исторические справки, псевдодневниковые вставки, фальшивые документы, ничего не упускается.
Это не роман — это этнографическая энциклопедия, замаскированная под детектив.

4. Непропорциональность сюжета.

На сотни страниц идут расшаркивания, разговоры и псевдодокументальные объяснения.
А потом вдруг — бац! — приключение.
И снова — сто страниц описаний.
Темп: вздох — час тишины — лёгкая попытка действия — снова тишина — лекция по тибетскому буддизму.

5. Холмс здесь — политический инструмент.

Это не Шерлок Холмс.
Это «Шерлок Холмс™ как рекламный носитель тибетской идеи».
Его используют, чтобы подвести читателя к политической позиции.
Холмс превращён в мегафон, через который Норбу кричит миру о Тибете.
Право автора — да.
Но художественно?
Это работает как лозунг, а не как литература.

6. Фанфик, который не понимает, что он фанфик.

Роман выстроен вокруг найденной рукописи — старейший штамп всех фанфиков по Холмсу.
И Норбу следует ему настолько рабски, что текст превращается в пародию на самого себя.
Всё это ощущение «я нашёл тайный документ» — дешевый трюк, который автор выдаёт за археологическую сенсацию.

7. Персонажи бумажные.

Главный рассказчик — индийский Бабу — карикатурный, перенасыщенный манерностями, будто из карикатур Конан Дойла.
Он состряпан так, что кажется, будто автор решил: «Ну я же тибетец, могу написать про индийца».
Не получилось.
Норбу пишет индийца глазами британского офицера XIX века.

8. Атмосфера Тибета — давит, а не очаровывает.

Описание Тибета — бесконечно подробное.
Настолько подробное, что действует на читателя как многократное чтение инструкции.
Нет чувства мистики, нет дыхания пространства, нет воздуха — только лекции, лекции, лекции.
Мир не создаётся — он пересказывается.

9. Смешение тонов убивает книгу.

Тут рядом стоят:
— политический памфлет,
— ироничный пастиш,
— серьёзное приключение,
— пошловатые попытки юмора в стиле Киплинга,
— и парад странных этнографических наблюдений.
Ничего не сливается.
Всё разваливается.

Итог:
Книга — это амбициозный, страстный, но перегруженный, тяжёлый, путаный фанфик, который:

• интересен как курьёз,
• ценен как политический жест,
• но художественно проваливается.

Это не Конан Дойл, не Киплинг, не этнография и не приключение. Это — богато оформленный, но плохо собранный литературный экспонат, в котором Холмс — приглашённый гость, а не хозяин повествования.

Слушаю чтеца и невольно представляю, как он мастерски вытягивает в разные стороны как резину свой пластичный речевой аппарат и начинаю хотеть поражаться от такой самобытной виртуозности. А как он голосом работает, вернее, голосовыми связками. Очень самобытный чтец, едва ли спутаешь его с этой когортой «прилизанных». И удивляюсь, столько прослушиваний аудиокниги — у меня счетчик показывает 1289 — и ни одна божья тварь, разумеется, кроме меня, не поставила этот несчастный лайк. Благо, хоть дизлайки не поставили. Видать, чтец еще ни с кем не схлестнулся на этом сайте.

Джамьянг Норбу, кажется, — какое-то изобретение, не говоря уже о его псевдо-Холмсе. Но название, где фигурирует знаменитый сыщик, пусть и вышедший из-под пера Дойля, привлекает. Я и сам могу наштопать еще сотню рассказов про Холмса без всяких противных Тибетов — объекта спекуляций о каких-то высших сил, высшей какой-то энергии. Нет, не стал бы озвучивать такое под даже страхом Калаша.

«Лев и Солнце» в XXI веке: как чеховская сатира живёт в современной России

Чехов обладал удивительным даром — видеть в частном общее, в смешном трагическое, а в бытовой мелочи — самую суть человеческой психологии. Его рассказ «Лев и Солнце» сегодня читается как точное описание не прошлого, а настоящего, потому что механизм тщеславия не меняется. Меняются ордена, регалии, плашки, цвета и формы значков — но не меняется человек, который хочет, чтобы «его увидели».

В современной России этот чеховский сюжет повторяется в тысячах вариаций. Где-то начальник мечтает о ведомственной медали, которую дают «за выслугу лет», как будто она делает его значительнее не только в глазах коллег, но и в собственных. Где-то муниципальный деятель мечется между кабинетами, чтобы его включили в совет, который почти ничего не решает, но звучит весомо. Где-то сотрудник корпорации греется внутренним жаром, получив значок «Лучший сотрудник квартала», который через неделю забудут все, кроме него самого.

Чехов описывает это точно: человек сначала просто радуется признанию, потом начинает ждать следующего, а затем жажда знака отличия превращается в болезненное беспокойство. Это уже не удовольствие, а внутренняя пустота, которую нужно заполнить хоть чем-то — блестящим, заметным, видимым другим.

Современная культура делает эту зависимость еще сильнее. Социальные сети превратили значки признания в цифровые «ордена»: галочки, уровни, рейтинги, «экспертные статусы», плашки, подтверждения, лайки. Для одних это игра, а для других — источник самооценки. И вот человек, как Степан Иваныч в морозную ночь, сидит и обновляет страницу, проверяя: не добавилось ли чего-нибудь на его виртуальную «грудь».

Но главное — не осмеяние. Чехов не злой. Он смотрит на Степана Иваныча с грустной улыбкой. Он понимает: эта тяга к внешнему признанию не от глупости, а от человеческого желания быть замеченным, нужным, ценным. В обществе, где настоящего общения мало, где многие чувствуют себя лишними, любое внешнее подтверждение — суррогат, но иногда спасительный.

Чехов напоминает: ордена, награды, звания — вещи неплохие сами по себе. Плохо другое: когда они становятся заменой смысла. Когда человек ищет не дела, а блеска. Когда статус важнее содержания. Когда пустая грудь кажется ему недостаточной для полноценной жизни.

И если что-то и делает «Лев и Солнце» по-настоящему актуальным сегодня, так это чеховский призыв возвращаться к подлинному: к человеческому достоинству, к тихой внутренней работе, к реальным поступкам, которые не нуждаются в позолоченной оправе.

Потому что самая лучшая награда — это когда ты можешь идти по улице в мороз, с застёгнутой на все пуговицы шубой, и знать: внутри у тебя всё в порядке, даже если на груди ничего не висит.

Я не понимаю, какой смысл пережевывать старую жвачку, которую любой может сам подобрать в Нете по своему желанию. Лучше поделитесь собственной мыслью о произведении (разумеется, если она у вас есть) — можно, в историческом контексте. А можно сравнить былое с сегодняшним днем, показав, насколко Чехов актуален и сегодня. Вот вам сюжет youtu.be/xbo5GkFwaAE?si=jYS6VQGS4ZhErrAQ

Чем пережевывать одно и то же, лучше пишите свое — очерки, статьи, эссе, рассказы, романы, повести итп. И публикуйтесь. Главное — выговориться, сделать действительно полезное для общества дело. За вас уже достаточно написали за Чехова. Ну, а если вы это делаете ради лайков, то, да, продолжайте заполнять и без того туго набитое пространство, в котором уже негде яблоку упасть.

На худой конец, расскажите о своих впечатлениях, от исполнения чтеца. Кстати, чтец Пётр Василевский, как к примру, и Олег Булдаков, очень самобытный чтец, которого ни с кем из прилизанных чтецов не спутаешь. У него есть свой исполнительский шарм. Об этом вот пишите, если не можете о главном.

Как Мишастик пытался быть серьёзным

Однажды утром Мишастик проснулся и решил: «Хватит смеяться и хихикать, надо быть взрослым медведем. Серьёзным, как папа». Он встал, нахмурил брови, втянул живот, расправил плечи и пошёл завтракать.

Мама поставила на стол кашу.
— Доброе утро, солнышко! — сказала она.
— Я не солнышко, — строго ответил Мишастик. — Я серьёзный медвежонок.
— Ох как! — улыбнулась мама. — Тогда ешь серьёзно, без улыбки.

Мишастик взял ложку, набрал каши… и тут каша шлёп — и плюхнулась прямо ему на нос. Мама закрыла рот ладой, чтобы не засмеяться, но Мишастик стоял, как статуя, с ложкой в лапе и кашей на носу. Он стойко выдержал три секунды… потом не выдержал и захихикал.

«Так, — подумал он. — Надо быть серьёзнее!»

Он пошёл гулять. Лес был тихий, воздух пах мёдом и травой. Навстречу выскочил Зайчик и крикнул:
— Привет, Мишастик! Хочешь попрыгать со мной?
— Нет, я теперь взрослый. Я хожу степенно, — ответил Мишастик, глядя прямо перед собой.

Но вдруг ветка под лапой хрустнула, он поскользнулся на шишке и кубарем покатился с холма прямо в муравейник! Вылез весь в иголках и песке. Зайчик упал от смеха. Мишастик тоже хотел рассердиться, но увидел, как муравей чинно ползёт по его носу, и расхохотался громче всех.

Когда вечером папа пришёл домой, Мишастик с гордостью сказал:
— Пап, я весь день был серьёзен!
Папа посмотрел на его взъерошенные уши, хвост, облепленный кашей и сосновыми иголками, и спросил:
— И как, получилось?
Мишастик фыркнул и честно признался:
— Почти… минут десять получилось.

Папа рассмеялся и сказал:
— Главное, сынок, не быть серьёзным — а быть настоящим.

Когда Мишустин смеётся, даже деревья будто шевелят листьями от веселья, а сова, старая и мудрая, притворяется, что спит, чтобы не рассмеяться вслух.

Вот новая история о Мишастике, такая же живая, как утренний лес после дождя:

Как Мишастик рассмешил папу

Папа-медведь был серьёзный. Очень серьёзный. Он ходил по дому степенно, брови у него всегда были домиком, а лапы — как две лопаты. Даже когда ел мёд, делал это сосредоточенно, будто решал важную задачу.

Мишастик не понимал, как можно есть мёд и не улыбаться. Он решил: «Надо папу рассмешить. Ну хоть чуть-чуть».

Сначала он попробовал подкрасться и щекотать папу перышком. Папа только кашлянул и сказал:
— Осторожнее, сынок, перо — не игрушка, это часть важной птицы.

Потом Мишастик надел на голову кастрюлю, взял ложку и прошёлся по комнате строевым шагом, изображая барабанщика. Папа посмотрел и сказал:
— Маршируешь неплохо, но кастрюля — не шлем, это кухонная утварь.

Мишастик вздохнул, сел в угол и задумался. И вдруг заметил, что папа уснул, сидя в кресле. Рот чуть приоткрыт, а лапа всё ещё держит ложку с мёдом. Тогда Мишастик тихонько подошёл и… лизнул капельку мёда с ложки. Папа сонно зевнул и сказал:
— Вкусно… но куда-то мёд исчез…

И тут Мишастик не выдержал — фыркнул, потом захихикал, потом заржал во весь медвежий голос. Так громко, что даже пчёлы в банке зажужжали!

Папа открыл глаза, удивился и… впервые за долгое время улыбнулся. Потом засмеялся, потом уже оба они лежали на полу, держась за животы, и смеялись до слёз.

Когда мама вошла в комнату, они сидели среди разбросанных кастрюль, и папа шмыгал носом от смеха.
— Что тут у вас происходит? — удивилась она.
Папа вытер глаза и ответил:
— Мы просто доучились смеяться, как положено настоящим медведям!

Прошло немного времени, и Мишастик решил, что ему пора научиться смеяться по-взрослому. Не просто хихикать тихонько в лапку, а прямо вот — ржать, как конь из мультфильма, которого он однажды видел на картинке.

Он вставал перед зеркалом, раздувал щёки, широко раскрывал рот и пробовал: «Х-ха-ха!» — получалось странно, больше похоже на чих. Потом: «Хо-хо-хо!» — и тут мама из кухни спросила:
— Мишастик, ты что там, Дед Мороз репетируешь?

Мишастик смутился, но не сдался. Каждый день он тренировался. Иногда смех вырывался у него сам — когда бабочка садилась на нос, когда мыльный пузырь взрывался прямо в лапках, когда котёнок Мурчик вдруг чихнул в кастрюлю с кашей.

И вот однажды утром, когда солнце заглянуло в окно и щекотало лучом его мохнатое ухо, Мишастик не выдержал и как заржал от радости! По-настоящему, громко и звонко! Даже воробьи на дереве перепугались и подскочили.

Мама прибежала, а он, сияя, сказал:
— Мам, я доучился ржать!
Мама засмеялась вместе с ним, а потом обняла и прошептала:
— Главное, Мишастик, не то как ты смеёшься, а то что ты умеешь радоваться.

И с тех пор, когда Мишастик смеялся, солнце будто становилось теплее, а лес — добрее.

Так медвежонок Мишастик узнал, что он медвежонок, а не солнышко и не рыбка. Но, несмотря на свою догадку, он ещё долго оставался для мамы-медведицы и солнышком, и рыбкой, и зайчиком. А также котёнком — и иногда даже утёнком, когда мама купала его в ванночке.

Но он не обижался, а только хитро улыбался, потому что теперь-то твёрдо знал, что он всё-таки медвежонок. Самый настоящий медвежонок.

Модератор полноценные (литературные) рецензии не удаляет — не в интересах организаторов, тем более, что в литературных рецензиях авторы не переходят на личности. Если бы модератор, он же админ, удалил мою рецензию, он автоматически меня забанили бы, ссылаясь на нарушение условий сайта.
Вывод: либо это Ваш чтец удалял, либо Вы.
Однако у меня нет оснований не верить Вам. Если это сделал ваш чтец, то согласуйте этот вопрос с ним, дабы не удалял именно рецензии. Остальную же шнягу, где имеет место переход на личности или же необоснованная критика ради критики, то, да, такое надо удалять, чтобы воздух не портился.

***

Если критик в чем-то заблуждается, или не прав, смело вступайте в диалог с ним. Обоснуйте, в чем он не прав. Или согласитесь с ним. И вам покажут, как сделать свою литературу полноценной. В этот суть диалога: автора и читателя.

PS: Неужели у Вас как у автора самого не возникали сомнения по поводу собственного сочинения?! И да, помните, сегодня те, кто Вас захваливает, завтра будут поносить. Таков мир. Да, он жесток, но в этом смысл.

Видать, очень понравился Вам, коллега, первый вариант, что его три раза удалили — не знаю кто: отсюда не видно, хотя он был более развернутым и более структурированным. Но я в Литресе его оставил для вашего дальнейшего роста как автора, если что. Я ведь сам как автор росту, когда критикую себя и мне подобных — тех, у кого есть литературный потенциал; безнадежных критиковать бесполезно.

РЕЦЕНЗИЯ. Текст Ильи Чистякова «Миф о себе» производит впечатление выверенного, но слишком самодовольного повествования. Автор изначально задаёт тон нарциссической исповеди, в которой будто бы обещает честность, но на деле подменяет её витриной благопристойных формулировок. «Если быть честным перед самим собой» — заявляет он, но вся эта «честность» оказывается театральным приёмом, оправдывающим самовосхищение. Создаётся ощущение, что автор ведёт не разговор с читателем, а диалог с зеркалом, где любуется собственным отражением. Язык текста слишком ЧИСТ (в самом деле, ЧИСТЯКОВСКИЙ), гладок, и потому мёртв. Фразы идеально построены, но за ними нет подлинной боли или внутреннего надлома. Там, где должна чувствоваться человеческая трещина, — лишь рассудочный блеск. Повествование вязнет в деталях, лишённых смысла: закат, листья, запах холодов, — всё это вторично и предсказуемо. Автор, очевидно, владеет словом, но не владеет дыханием живого опыта. Отношение к женщинам подано как к «факту биографии», что делает повествование почти клиническим. Ни страсти, ни раскаяния, ни рефлексии — только аккуратное перечисление эпизодов и попытка возвысить их мнимой философичностью. Образ Лизы тоже не оживает: он слишком тщательно описан, чтобы быть живым. Чистяков словно боится неровности — а ведь именно она рождает правду. Его текст будто написан для того, чтобы не запачкаться чувствами. И в этом — главная беда. «Миф о себе» — это и вправду миф, но не о человеке, а о его маске. Всё отточено, вылизано и лишено риска. А без риска не бывает литературы.

Я знаю, кто их ставит, дружище. И это живые люди — «живые», в смысле, что они наделены человеческими эмоциями, а значит, сами испытывают проблемы. А что касается дизлайков, то это хоть какой-то способ самоудовлетворения. Но дело не в этих людях, а в тех, кто не способен поддержать другого в трудную минуту. А вам отдельное спасибо за поддержку. Лично у меня, не поднимется рука кому-то поставить дизлайк. Я знаю, что человек трудился, творил, хотел что-то сказать, чем ты поделиться, если мне не нравится его труд его работа его старания его точка зрения это не значит что он заслуживает этого мерзопакостного дизлайка я вообще презираю эту оценочную систему лайк и дизлайки самые лучшие вещи — это когда человек пишет своё мнение делится отзывом откликом а не прибегают к этой чепухе как лайки и дизлайки. И вообще эти лайки и дизлайки как вы понимаете уже утрачивают свою силу что видно по ютубу. Что-то инфантильное есть в этих дизлайках, именно в дизлайках