“И когда скажут вам: обратитесь к вызывателям умерших и к чародеям, к шептунам и чревовещателям, — тогда отвечайте: не должно ли обращаться к Богу своему?" (Исаия 8:19)
«Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии мерзости Господь изгоняет их от лица Своего» (Второзаконие 18:9-13)
«Крабат» Отфрида Пройслера особенно дорог мне именно отказом от могущества магии.
Культурный человек, на мой взгляд, не может жить без знания классических сказок Гауфа, Гофмана, Лагерлёф, Топелиуса, Гримм, Перро, Пройслера. Но он вполне может обойтись без всякого новодела в области магии и волшебства.
Талантливым профессиональным авторам давно пора отразить эту простую мысль в художественной литературе. Но только профессионально, художественно и талантливо, а не в форме политического памфлета.
Огромное спасибо Вам, Olexandr! Мне эта история так дорога с детства, что мысли и сейчас постоянно к ней возвращаются. И не могу я оказаться среди сосен и елей без того, чтобы не думать о Петере Мунке.
Ирина Одоевцева, «На берегах Невы»:
«Подняв длинный указательный палец, Гумилев произносит:
– Слушайте и запомните! В ночь на 15-ое октября 1814 года родился Михаил Юрьевич Лермонтов. И вам стыдно не знать этого.
– Я знаю, — оправдываюсь я, – что Лермонтов родился в 1814 году, только забыла месяц и число.
– Этого нельзя забывать, – отрезает Гумилев. – Жизнь поэта не менее важна, чем его творчество».
В этот день в 1920 году Гумилев заказал панихиду «по болярине Михаиле» в холодной Знаменской церкви, а затем рассказал Ирине Одоевцевой столько нового о ее любимом поэте, что она долго не могла унять слез.
– Да перестаньте же плакать! – недовольно говорит Гумилев. – Перестаньте! У вас дома вообразят, что я вас обидел. Кто вам поверит, что вы разливаетесь по Лермонтову. Вытрите глаза. Можно подумать, что он только сегодня умер и вы только сейчас узнали об этом.
Он протягивает мне свой платок, и я послушно вытираю слезы. Но они продолжают течь и течь.
– Я не знала, я действительно не знала, как это все ужасно было и как он умирал, – всхлипываю я. – Я не могу, не могу. Мне так больно, так жаль его!..
Он останавливается и, нагнувшись близко, заглядывает в мои плачущие глаза.
– А знаете, если Лермонтов с небес сейчас видит, как вы о нем плачете, ему, наверно, очень приятно, – и, помолчав, прибавляет потеплевшим, изменившимся голосом:
– Вот я бранил вас, а мне вдруг захотелось, чтобы через много лет после моей смерти какое-нибудь молодое существо плакало обо мне так, как вы сейчас плачете. Как по убитом женихе… Очень захотелось…
Карелы верили, что на святки, в самые длинные ночи нужно рассказывать сказки. Каждая сказка создавала железный обруч вокруг дома, чтобы в него не проникли злые духи.
«Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии мерзости Господь изгоняет их от лица Своего» (Второзаконие 18:9-13)
«Крабат» Отфрида Пройслера особенно дорог мне именно отказом от могущества магии.
Талантливым профессиональным авторам давно пора отразить эту простую мысль в художественной литературе. Но только профессионально, художественно и талантливо, а не в форме политического памфлета.
Был он обликом прекрасен,
Ростом также превосходен,
Но он был не без порока,
Жизнь он вёл не без ошибок:
Очень был на женщин падок.
Только Бог кончает дело,
Лишь Творец конец дарует;
Без него герои слабы,
Руки сильного бессильны.
Молвил старый Вяйнямёйнен,
Сам сказал слова такие:
«Не прошу чужой я пищи,
На чужбине самой лучшей;
Всего лучше людям дома,
Каждому там больше чести».
«Подняв длинный указательный палец, Гумилев произносит:
– Слушайте и запомните! В ночь на 15-ое октября 1814 года родился Михаил Юрьевич Лермонтов. И вам стыдно не знать этого.
– Я знаю, — оправдываюсь я, – что Лермонтов родился в 1814 году, только забыла месяц и число.
– Этого нельзя забывать, – отрезает Гумилев. – Жизнь поэта не менее важна, чем его творчество».
В этот день в 1920 году Гумилев заказал панихиду «по болярине Михаиле» в холодной Знаменской церкви, а затем рассказал Ирине Одоевцевой столько нового о ее любимом поэте, что она долго не могла унять слез.
– Да перестаньте же плакать! – недовольно говорит Гумилев. – Перестаньте! У вас дома вообразят, что я вас обидел. Кто вам поверит, что вы разливаетесь по Лермонтову. Вытрите глаза. Можно подумать, что он только сегодня умер и вы только сейчас узнали об этом.
Он протягивает мне свой платок, и я послушно вытираю слезы. Но они продолжают течь и течь.
– Я не знала, я действительно не знала, как это все ужасно было и как он умирал, – всхлипываю я. – Я не могу, не могу. Мне так больно, так жаль его!..
Он останавливается и, нагнувшись близко, заглядывает в мои плачущие глаза.
– А знаете, если Лермонтов с небес сейчас видит, как вы о нем плачете, ему, наверно, очень приятно, – и, помолчав, прибавляет потеплевшим, изменившимся голосом:
– Вот я бранил вас, а мне вдруг захотелось, чтобы через много лет после моей смерти какое-нибудь молодое существо плакало обо мне так, как вы сейчас плачете. Как по убитом женихе… Очень захотелось…