Когда-то по молодости я работал недолгое время в отдалённом углу Вятской губернии. На просторах родины… Приходишь утром в палату, спрашиваешь бабушку-пациентку: «Ну, как самочувствие, Секлетея Захаровна?» А она обстоятельно отвечает: «Крыльцы порато болят, да кострец можжит на погоду, и лепести крысаются. А харчок-от поплоше стал, парень, поплоше...» Т
Так вы, может, всем предлагаете так говорить и пирожки называть посикунчиками?
Такая же графоманская муть, как и три предыдущие части. Чёрт его знает… может, автору к психоаналитику обратиться? Авось избавит от болезненного пристрастия к писанине.
«Он тепло, но сдержанно поздоровался с Вайсманом, потом расстегнул элегантно сидящее на нём пальто, снял его, положил шарф в рукав пальто и передал его вместе с шапкой хозяину дома, который, будучи наготовé, слегка шутя, расшаркался и разместил верхнюю одежду профессора на вешалке в прихожей… Рассыпаясь в благодарностях, Вайсман широким жестом пригласил профессора пройти в гостиную. Тот неторопливо прошёл туда и не менее сдержанно поздоровался с Разумовским, который быстро встал с кресла, в котором сидел...»
Господи! Какая тоскливая манная каша, которая к тому же размещена в таком серьёзном разделе, который заставил меня все это читать вплоть до цитируемого места, после которого уже окончательно затошнило.
Прочитано хорошо, спору нет. Но вот осадок от «послесловия» такой же, как если бы после изысканного обеда, поданного на серебре, втюхали плошку несолёной перловки.
Так вы, может, всем предлагаете так говорить и пирожки называть посикунчиками?
Господи! Какая тоскливая манная каша, которая к тому же размещена в таком серьёзном разделе, который заставил меня все это читать вплоть до цитируемого места, после которого уже окончательно затошнило.