В мире литературы каждая книга — окно в чужую душу. И есть такие, которые даже закрытыми и, казалось бы, забытыми дарят свет.
Одним из таких волшебных окон стала для меня давным-давно прочитанная книга Нодара Думбадзе. Собранные в одном издании две повести — «Я вижу солнце!» и «Я, бабушка, Илико и Илларион». Два тёплых солнечных луча.
Думбадзе писал с такой любовью, что верилось — есть земля, где солнце не только светит, но и поёт.
Его стиль лиричен, прост и в то же время глубок: он ничего не навязывает, но заставляет задуматься о ценностях, которые мы часто теряем во взрослой жизни.
Слушая аудиокнигу, я ощутила ностальгию по временам, когда мир был полон чудес, а моя бабушка Прасковья Степановна была самой мудрой женщиной на земле и немного волшебницей.
Спасибо Вам, Александр, за напоминание!
«Я вижу солнце!» — нежная песня о жизни. Эта история вновь тронула до глубины души.
Вторая часть моего сборника — «Я, бабушка, Илико и Илларион» — продолжает красивую грузинскую мелодию и добавляет новые аккорды.
Писатель не идеализировал детство: есть место грусти и потерям, размышлениям о взрослении, но всё это окутано теплом, как бабушкин плед.
Одним из таких волшебных окон стала для меня давным-давно прочитанная книга Нодара Думбадзе. Собранные в одном издании две повести — «Я вижу солнце!» и «Я, бабушка, Илико и Илларион». Два тёплых солнечных луча.
Думбадзе писал с такой любовью, что верилось — есть земля, где солнце не только светит, но и поёт.
Его стиль лиричен, прост и в то же время глубок: он ничего не навязывает, но заставляет задуматься о ценностях, которые мы часто теряем во взрослой жизни.
Слушая аудиокнигу, я ощутила ностальгию по временам, когда мир был полон чудес, а моя бабушка Прасковья Степановна была самой мудрой женщиной на земле и немного волшебницей.
Спасибо Вам, Александр, за напоминание!
«Я вижу солнце!» — нежная песня о жизни. Эта история вновь тронула до глубины души.
Вторая часть моего сборника — «Я, бабушка, Илико и Илларион» — продолжает красивую грузинскую мелодию и добавляет новые аккорды.
Писатель не идеализировал детство: есть место грусти и потерям, размышлениям о взрослении, но всё это окутано теплом, как бабушкин плед.