Раз в год, отстранившись от суеты и шума повседневности, хозяйки дома ― три грации ― устраивают бал с танцами и застолье с жирным подрумяненным гусем, ростбифом с пряностями и горячим, крепким, сладким пуншем.
У приглашенных особенная миссия ― сохранить старинную добрую ирландскую традицию гостеприимства во времена нынешние, менее щедрые на доброту и сердечность.
Дом так наполнен музыкой вальсов и старинных песен, что разговоры и смех гостей тоже начинают звучать музыкой.
Главный же участник происходящего ― снег, вдруг выпавший по всей Ирландии и растревоживший мысли о давно прошедшем, скорбном и не отпускающем любящее сердце. Вот легкая бахрома его пелерины покрывает одежду живых и каменные изваяния ушедших, делая настоящее призрачным, погружая тусклые годы существования в забвение и вечность, но сохраняя память о минутах восторга.
«Его душа медленно меркла под шелест снега, и снег легко ложился по всему миру…»

Лучшее в «Дублинцах» и одно из лучших у Джойса.
Прочитано превосходно.

Пожалуй, больше других затронула история с профессоршей Анной Вениаминовной. Податливое и простодушное сердце неискушенной в литературе Маши приняло и оправдало ложь, «тьмам низких истин» предпочло «возвышающий обман», увидев в нем своего рода творческую мистификацию, устроенную интеллигентной дамой, и, надо сказать, мистификацию очень утонченную. И если это дарует кому-то успокоение и радость, почему бы и нет?

Интересный писательский ход ― связать рассказы цикла одной сквозной линией, идеей, точнее даже явлением ― лжи и обмана, ставших по самым разным причинам жизненно необходимыми всем героиням. И надо признаться, Людмила Улицкая очень гуманна в своей безоценочности, без всякого порицания и, упаси господи, назидания, а напротив, как-то очень бережно по отношению ко всем своим дамам рассказывая их простые и непростые истории.
В конечном счете это не та паталогическая лживость, которая сокрушает моральные принципы и причиняет зло другим людям.

Агрессивное вмешательство в ход истории всегда ведет к катастрофическим последствиям. Да и профессор Вагнер вовсе не доктор Фауст и даже не Мефистофель, а самое что ни на есть неуравновешенное и психически больное существо, ни во что не ставящее жизни людей.
Впрочем, как у антропонима, так и у эргонима «Вагнер», как известно, давно дурная репутация.
В 1928 году, когда писался рассказ, Беляев уже не мог открыто говорить о том, что думает. А вот в 1919-м успел:
«Страшно подумать о биологических последствиях большевизма, об этом небывалом в истории искусственном отборе, уничтожающем в народе все лучшее и оставляющем плодиться и множиться все худшее. Страшно за вырождение народа».
Рассказ хороший, чтец замечательный.

Борхес сам того не желая заморочил голову будущим интерпретаторам, искавшим в разнообразных числах в рассказе сакральные смыслы. В то время как вся библиотечная нумерация и даже количество полок и книг на них были всего лишь совершенной копией устройства библиотеки, в которой Борхес работал, когда писал рассказ. Библиотека (начиная с отцовской и заканчивая Национальной, которую он возглавил) и стала его пристанищем и обителью на всю жизнь, его Вселенной. И этот архисложный лабиринт с нескончаемыми запутанными коридорами, галереями и лестницами, встречающимися только в бесконечности, где любая прямая линия всего лишь дуга бесконечно великой окружности, ― метафора в одно и то же время непостижимости конечных смыслов и желания их разгадать.