Эта книга перекликается для меня с книгой «Восставший из ада», там тоже о пресыщении и расплате.У Сергея Кирсанова есть интересный стих.
-----+----
Иду
в аду.
Дороги —
в берлоги,
топи, ущелья
мзды, отмщенья.
Врыты в трясины
по шеи в терцинах,
губы резинно раздвинув,
одни умирают от жажды,
кровью опившись однажды.
Ужасны порезы, раны, увечья,
в трещинах жижица человечья.
Кричат, окалечась, увечные тени:
уймите, зажмите нам кровотеченье,
мы тонем, вопим, в ущельях теснимся,
к вам, на земле, мы приходим и снимся.
Выше, спирально тела их, стеная, несутся,
моля передышки, напрасно, нет, не спасутся.
Огненный ветер любовников кружит и вертит,
по двое слипшись, тщетно они просят о смерти.
За ними! Бросаюсь к их болью пронзенному кругу,
надеясь свою среди них дорогую заметить подругу.
Мелькнула. Она ли? Одна ли? Ее ли полузакрытые веки?
И с кем она, мучась, сплелась и, любя, слепилась навеки?
Франческа? Она? Да Римини? Теперь я узнал: обманула!
К другому, тоскуя, она поцелуем болящим прильнула.
Я вспомнил: он был моим другом, надежным слугою,
он шлейф с кружевами, как паж, носил за тобою.
Я вижу: мы двое в постели, а тайно он между.
Убить? Мы в аду. Оставьте у входа надежду!
О, пытки моей беспощадная ежедневность!
Слежу, осужденный на вечную ревность.
Ревную, лететь обреченный вплотную,
вдыхать их духи, внимать поцелую.
Безжалостный к грешнику ветер
за ними волчком меня вертит
и тащит к их темному ложу,
и трет меня об их кожу,
прикосновенья — ожоги!
Нет обратной дороги
в кружащемся рое.
Ревнуй! Эти двое
наказаны тоже.
Больно, боже!
Мука, мука!
Где ход
назад?
Вот
ад.
Прадед не дожил, а вот дед наслышался рассказов своего отца, правда только после выпитого, а так помалкивал и товарищем Сталиным восхищался в трезвом виде. Очень жестоко воевали. Особенно запомнились рассказы о том, как освободив очередную территорию, собирали всех тех, кого можно было мобилизовать, а потом гнали безоружных, необученный и в штатском на минные поля и доты фашистов. Обстрелянные, вооруженные фронтовики шли сзади. Если кто бежал обратно из мобилизованных, расстреливали. СМЕРШ иногда, не всегда, но случалось, занимал позиции первой линии во время наступления. У них был приказ: всех, кто струсит и отступит, фронтовиков или мобилизованных, расстреливать. Жестоко, но действенно. Из недавно мобилизованных целым выйти из боя шанса почти ни у кого не было. Они принимали на себя мины и немецкие пулеметы. А теперь сравните с тем, что снимают в кино…
Кто именно больной ублюдок – автор или Г.Г.? Вот оно — мы все — ПРОДУКЦИЯ, существующая в матрице, рабы системы. А если кто-то думает (умеет думать?), что это не так — то он не умеет думать САМ, а думает то, что в его думалку внедрила система. Мы все — больные сумасшедшие быдло-ублюдки. Исключений НЕТ. Они хотят убиться? — вперёд, на здоровье. Это их решение и их право. Хочешь убиться? — убейся, не грузи других своими загонами, но сначала убей своих мамочку и папочку, потому что именно они выкинули тебя в этот безумный мир, отлично зная, что он безумен, заставив тебя хлебать дерьмо полной ложкой и отлично при этом осознавая, что ждёт их “любимого”(?) ребёнка. Хотя, впрочем, мало кто это действительно ОСОЗНАЁТ, просто тупо тянут лямку, потому что так положено и другого выбора нет. Никто не любит правду, потому что боятся, все предпочитают розовые сопли лжи. СТРАХ – вот единственное, что испытывает двуногий с момента рождения и всю последующую жизнь, страх в любых его проявлениях. Если ты думаешь, что ты кому-то нужен — ты ошибаешься. Если ты думаешь, что твоя жизнь для кого-то имеет значение — ты ошибаешься. Если ты… ты ошибаешься. Тебе это внушили, потому что СИСТЕМЕ нужны рабы, а у раба должна быть хоть какая-то иллюзия, что его жизнь не бессмысленна, иначе жить вовсе незачем. За любым углом, в любую секунду тебя ждёт смерть и ты ничего не можешь сделать — ты не хозяин ни себе, ни своей жизни. Любой сумасшедший в любой момент может сделать с тобой и твоими детьми всё, что придёт в его светлую голову. Смирись с этим. Что бы мы не делали в этой жизни, живыми нам не уйти. Ты всё ещё веришь в бога? Ты ошибаешься… В жизни нет смысла в принципе – это просто существование белковых организмов и искать в этом бесконечном мелочном копошении какой-то смысл – величайшая глупость. Ещё раз показано – что народ – это стадо, а стадо – это овцы. Стаду нужен мессия, а куда он ведёт – хаха….Пойдут в любую помойную яму и детей своих потянут, овечат. Люди = это ресурс бесполезный, большая порносвалка, фабрика говна. Их потери ничего не значат. Мясо. Важен только бизнес. Отлично написано. Паланик – уникум. Не в бровь, а в глаз. Ничего личного, только факты.
В результате многолетних попыток понять, что такое происходит с человеком, когда его зачисляют в просветлённые… менялось отношение и восприятие смерти, мира, себя, — так вот, когда уже, как говорится, на языке вертелось определение/понимание, приятное щекотание открытия нарастало, я сдалась. Иссяк энтузиазм и трепет перед квантовой формой материи и проч. И через много лет после этого перелома остаюсь при том же: просветление — форма депрессии. Кто не впадал — дискутируйте на здоровье.
Пророки и артисты — это одно и то же. Вряд ли Бог кого-то вызывает на аудиенцию и дает интервью. Если человек общается с Богом — это молитва. Если Бог с человеком — это шизофрения. Или обман. А возвыситься над толпой не так уж и сложно, достаточно всякой наплести всякой ерунды, не обязательно даже связной. Например, в христианской конфессии никого не смущает такой абсурд как непорочное зачатие и воскрешение из мертвых, хотя это напрямую противоречит эмпирическому опыту и здравому смыслу, я не говорю уже о Книге Бытия, которая буквально начинается со лжи. Чтобы «возвыситься» над толпой, «просветленным» быть вовсе не обязательно. Более того, настоящему «просветленному» это и не интересно. Впрочем, откуда мне знать? )
-----+----
Иду
в аду.
Дороги —
в берлоги,
топи, ущелья
мзды, отмщенья.
Врыты в трясины
по шеи в терцинах,
губы резинно раздвинув,
одни умирают от жажды,
кровью опившись однажды.
Ужасны порезы, раны, увечья,
в трещинах жижица человечья.
Кричат, окалечась, увечные тени:
уймите, зажмите нам кровотеченье,
мы тонем, вопим, в ущельях теснимся,
к вам, на земле, мы приходим и снимся.
Выше, спирально тела их, стеная, несутся,
моля передышки, напрасно, нет, не спасутся.
Огненный ветер любовников кружит и вертит,
по двое слипшись, тщетно они просят о смерти.
За ними! Бросаюсь к их болью пронзенному кругу,
надеясь свою среди них дорогую заметить подругу.
Мелькнула. Она ли? Одна ли? Ее ли полузакрытые веки?
И с кем она, мучась, сплелась и, любя, слепилась навеки?
Франческа? Она? Да Римини? Теперь я узнал: обманула!
К другому, тоскуя, она поцелуем болящим прильнула.
Я вспомнил: он был моим другом, надежным слугою,
он шлейф с кружевами, как паж, носил за тобою.
Я вижу: мы двое в постели, а тайно он между.
Убить? Мы в аду. Оставьте у входа надежду!
О, пытки моей беспощадная ежедневность!
Слежу, осужденный на вечную ревность.
Ревную, лететь обреченный вплотную,
вдыхать их духи, внимать поцелую.
Безжалостный к грешнику ветер
за ними волчком меня вертит
и тащит к их темному ложу,
и трет меня об их кожу,
прикосновенья — ожоги!
Нет обратной дороги
в кружащемся рое.
Ревнуй! Эти двое
наказаны тоже.
Больно, боже!
Мука, мука!
Где ход
назад?
Вот
ад.