Про собор. Я вижу не купу кирпичей, я не в восторге от красоты и гармонии. О какой гармонии может идти речь, если принять во внимание назначение этого сооружения? Вы входите внутрь, вся эта грандиозность и пышность подавляет, делает вас песчинкой в божеских руках. Это отвратительно.

Вот как я поучаствовал в этом, пока что в качестве автора.
Безнадежно.
У меня не было особого желания знакомиться с ней, ни с ней, ни с кем-то еще. Так случилось, что я стоял за ней в огромной очереди за сахаром. Достаточно огромной, чтобы в походе к прилавку люди пообщались, познакомились. Почему-то считается, что такое знакомство приличнее уличного. Очередные очерёдные знакомства. Такое впечатление, что всем вдруг захотелось сладкого, и все население выстроилось в затылок друг к другу. Это недалеко от истины, так как после катастрофы выжили немногие.
Уж и не вспомнить, кто из нас заговорил первым, да это и неважно. Было в ней что-то забавное, может быть бандана на лысой голове, вызывающе цветистая, на которую я уже успел наглядеться. То что лысая, так это нормально, сейчас лысостью не удивишь, почти все такие. Быть может, тронул меня голосок, почти детский. Да-да, теперь вспомнил, она первая, обернувшись, обратилась ко мне:
— Извините, будьте добры, не подскажите, какое сегодня число?
Я даже опешил, во-первых, от такого обращения уже отвык, и потом сам вопрос не реален. Можно подумать, ей, лысой, отпущен долгий срок. Сейчас многие считают остаток своей жизни днями, а то и часами. Можно каждодневно испытывать диагноз-центр на точность определения срока, и всякий раз убеждаешься в точности прогноза: срок с каждым разом уменьшается. Не то, чтобы я скрупулезно зачеркивал прожитые дни, но из времени старался не выпадать. Что же ответить ей? Обмануть, добавив пару виртуальных дней до небытия? А может быть она просто ищет способ познакомиться, развеять скуку, и я окажусь в ее глазах лжецом с первых же слов? Замешательство мое было очевидным, и она смутилась, ей стало неловко. Я поспешил загладить вину, но поздно — она отвернулась, и мой ответ приняла спиной, никак не обозначив. Значит, пыталась познакомиться. «Мне здесь нужен только сахар» — успокаивал я себя.
Очередь вернула меня в голодное детство, когда победившая страна восстанавливалась после войны. В таких очередях, если не бОльших, за мукой, хлебом, тем же сахаром, нам, детям, приходилось выстаивать по полдня. Только по прошествии многих лет я оценил напряжение сил всего населения в то время. Понятно стало и то, что надежды вернувшихся с войны не оправдались — вспоминаю недоверие пионера к подслушанным шушуканьям отца и троих дядей, воевавших, побывавших в плену и оставшихся живыми.
Сейчас, после катастрофы, и надежд никаких нет, жизнь, вернее, доживание каждого, продолжается по инерции. Кто виноват? Как ни смешно, но это никого не интересует, как и меня.
Хотелось бы лишь одного: чтобы бункеры, в которых эти сволочи спрятались, пережидают, превратились в склепы, как и для всех нас Земля.
Жаль только, что использовали не весь арсенал, а то бы все сразу, и никаких мучений…

Гуляет он по столице… Прочти еще раз про угрозу от армии, про отсутствии идеологии в стране, про несменного правителя, и к какому результату это ведет: "… Парадокс в том, что вечная жизнь несменного правителя равна его же смерти и гибели государства". Ничего не напоминает?

Неужели вы без этой «прекрасной поэмы» не догадывались «о правде жизни» крестьянства, и вы опасались, что «лубочные картинки» введут вас в заблуждение? Все это совершенно тупо.

Не понимаю, как может такое нравиться. Сюжет зиждется на какой-нибудь чепухе, кот. несть числа. Помню, перед сном сына рассказывал ему сказку, каждый день новую, начиналась примерно так: «Жил-был мальчик (подразумевался сын). Работал он на фабрике, на зеленой фабрике. Зеленой, потому что все, что все, что на ней делалось, было зеленого цвета: зеленые машины, зеленый свет светофора — чтобы люди могли переходить улицу, зеленые глаза для кукол, даже краски, красные и желтые, были зеленого цвета»… Небылицы можно городить бесконечно, и автор как бы в сторонке, ни за что не отвечает.