Мне нравится, как чтец справляется интонационно с самыми драматичными эпизодами повествования. Это душевный человек. Но недостаточная звучность голоса, специфический тембр при таком длительном прослушивании — немного утомляют.
Гениальная, мудрая, жизнеутверждающая книга! Я тоже ее озвучу. Очень люблю Сельму Лагерлёф, она соединяет в себе скандинавскую и христианскую стойкость. Ничто автохтонное, достойное быть сохраненным, не потеряно, но облагорожено новой верой.
«Земля по временам сочувственно вздыхает,
И пахнет смолами, и пылью, и травой,
И нудно думает, но все-таки не знает,
Как усмирить души мятежной торжество.
«Вернись в меня, дитя, стань снова грязным илом,
Там, в глубине болот, холодным, скользким дном.
Ты можешь выбирать между Невой и Нилом
Отдохновению благоприятный дом».
«Пускай ушей и глаз навек сомкнутся двери,
И пусть истлеет мозг, предавшийся врагу,
А после станешь ты растеньем или зверем…
Знай, иначе помочь тебе я не могу».
И все идет душа, горда своим уделом,
К несуществующим, но золотым полям,
И все спешит за ней, изнемогая, тело,
И пахнет тлением заманчиво земля.
«Всё чисто для чистого взора:
И царский венец, и суму,
Суму нищеты и позора,—
Я все беспечально возьму.
Я сброшу лохмотья и лягу.
И буду во сне королем.
А люди увидят бродягу
С бескровно-землистым лицом.
Я знаю, что я зачарован
Заклятьем венца и сумы,
И если б я был коронован,
Мне снились бы своды тюрьмы».
Май 1910
«Стать вольным и чистым, как звездное небо,
Твой посох принять, о Сестра Нищета,
Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,
Людей заклиная святыней креста! —
Мгновенье… и в зале веселой и шумной
Все стихли и встали испуганно с мест,
Когда я вошел, воспаленный, безумный,
И молча на карту поставил мой крест».
26 июня 1906
ДУМЫ
Зачем они ко мне собрались, думы,
Как воры ночью в тихий мрак предместий?
Как коршуны, зловещи и угрюмы,
Зачем жестокой требовали мести?
Ушла надежда, и мечты бежали,
Глаза мои открылись от волненья,
И я читал на призрачной скрижали
Свои слова, дела и помышленья.
За то, что я спокойными очами
Смотрел на уплывающих к победам,
За то, что я горячими губами
Касался губ, которым грех неведом,
За то, что эти руки, эти пальцы
Не знали плуга, были слишком стройны,
За то, что песни, вечные скитальцы,
Обманывали, были беспокойны,
За все теперь настало время мести.
Обманный, нежный храм слепцы разрушат,
И думы, воры в тишине предместий,
Как нищего во тьме, меня задушат.
11 ноября 1906
СЧАСТИЕ, 5 из книги КОЛЧАН
«В мой самый лучший, светлый день,
В тот день Христова Воскресенья,
Мне вдруг примнилось искупленье,
Какого я искал везде.
Мне вдруг почудилось, что, нем,
Изранен, наг, лежу я в чаще,
И стал я плакать надо всем
Слезами радости кипящей».
«Этимологию фамилии Гумилева его внебрачный сын Орест Высотский возводит к латинскому „humilis“ — „смиренный“. Удивительно, как сквозь детскую маску Человека-Льва проступает у зрелого Гумилева лицо подлинного имени – Смирения» (Павел Фокин).
В фильме „Франческо“ (1989, в главной роли Микки Рурк) есть сцена 1:42:50, прекрасно иллюстрирующая тезисы гумилиатов (70-е годы 12 века, Ломбардия) и францисканцев (начало 13 века, Сполето).
У Гумилева немало стихов не только о смерти, но и о тяжелейшем грехе самоубийства. Просматривается ли алогизм и непоследовательность при сопоставлении его прежних взглядов и таких стихов, как „Покорность“?
»Только усталый достоин молиться богам,
Только влюблённый — ступать по весенним лугам!
На небе звезды, и тихая грусть на земле,
Тихое «пусть» прозвучало и тает во мгле.
Это — Покорность! Приди и склонись надо мной,
Бледная дева под траурно-черной фатой!
Край мой печален, затерян в болотной глуши,
Нету прекраснее края для скорбной души.
Вон порыжевшие кочки и мокрый овраг,
Я для него отрешаюсь от призрачных благ.
Что я: влюблён или просто смертельно устал?
Так хорошо, что мой взор наконец отблистал!
Тихо смотрю, как степная колышется зыбь,
Тихо внимаю, как плачет болотная выпь".
На глубинном уровне алогизма здесь нет. Эти размышления побудили меня к стихам:
Смерть и Смиренье
Был он страстен, и смел, и зол,
И к убийству себЯ готов –
Вот из бездны какой пришел
Ко смирению Гумилёв.
А внимательней поглядеть –
И водою их не разлей:
Ведь Смирение – та же смерть,
Убиенье воли своей.
Смерть – Смиренье перед Творцом,
И очищенный видит взор,
Что единым кружАт кольцом
«Мир» и «Friedhof», «покоя двор».
Мне кажется, «стану я князем» связано с чаяниями богатых купцов о переходе в знатное сословие, как в фильме «Франческо» с Микки Рурком — мечта его отца о рыцарском достоинстве для сына.
«Земля по временам сочувственно вздыхает,
И пахнет смолами, и пылью, и травой,
И нудно думает, но все-таки не знает,
Как усмирить души мятежной торжество.
«Вернись в меня, дитя, стань снова грязным илом,
Там, в глубине болот, холодным, скользким дном.
Ты можешь выбирать между Невой и Нилом
Отдохновению благоприятный дом».
«Пускай ушей и глаз навек сомкнутся двери,
И пусть истлеет мозг, предавшийся врагу,
А после станешь ты растеньем или зверем…
Знай, иначе помочь тебе я не могу».
И все идет душа, горда своим уделом,
К несуществующим, но золотым полям,
И все спешит за ней, изнемогая, тело,
И пахнет тлением заманчиво земля.
»Разговор", не позднее декабря 1913
И царский венец, и суму,
Суму нищеты и позора,—
Я все беспечально возьму.
Я сброшу лохмотья и лягу.
И буду во сне королем.
А люди увидят бродягу
С бескровно-землистым лицом.
Я знаю, что я зачарован
Заклятьем венца и сумы,
И если б я был коронован,
Мне снились бы своды тюрьмы».
Май 1910
«Стать вольным и чистым, как звездное небо,
Твой посох принять, о Сестра Нищета,
Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,
Людей заклиная святыней креста! —
Мгновенье… и в зале веселой и шумной
Все стихли и встали испуганно с мест,
Когда я вошел, воспаленный, безумный,
И молча на карту поставил мой крест».
26 июня 1906
ДУМЫ
Зачем они ко мне собрались, думы,
Как воры ночью в тихий мрак предместий?
Как коршуны, зловещи и угрюмы,
Зачем жестокой требовали мести?
Ушла надежда, и мечты бежали,
Глаза мои открылись от волненья,
И я читал на призрачной скрижали
Свои слова, дела и помышленья.
За то, что я спокойными очами
Смотрел на уплывающих к победам,
За то, что я горячими губами
Касался губ, которым грех неведом,
За то, что эти руки, эти пальцы
Не знали плуга, были слишком стройны,
За то, что песни, вечные скитальцы,
Обманывали, были беспокойны,
За все теперь настало время мести.
Обманный, нежный храм слепцы разрушат,
И думы, воры в тишине предместий,
Как нищего во тьме, меня задушат.
11 ноября 1906
СЧАСТИЕ, 5 из книги КОЛЧАН
«В мой самый лучший, светлый день,
В тот день Христова Воскресенья,
Мне вдруг примнилось искупленье,
Какого я искал везде.
Мне вдруг почудилось, что, нем,
Изранен, наг, лежу я в чаще,
И стал я плакать надо всем
Слезами радости кипящей».
10 марта – конец мая 1915
В фильме „Франческо“ (1989, в главной роли Микки Рурк) есть сцена 1:42:50, прекрасно иллюстрирующая тезисы гумилиатов (70-е годы 12 века, Ломбардия) и францисканцев (начало 13 века, Сполето).
У Гумилева немало стихов не только о смерти, но и о тяжелейшем грехе самоубийства. Просматривается ли алогизм и непоследовательность при сопоставлении его прежних взглядов и таких стихов, как „Покорность“?
»Только усталый достоин молиться богам,
Только влюблённый — ступать по весенним лугам!
На небе звезды, и тихая грусть на земле,
Тихое «пусть» прозвучало и тает во мгле.
Это — Покорность! Приди и склонись надо мной,
Бледная дева под траурно-черной фатой!
Край мой печален, затерян в болотной глуши,
Нету прекраснее края для скорбной души.
Вон порыжевшие кочки и мокрый овраг,
Я для него отрешаюсь от призрачных благ.
Что я: влюблён или просто смертельно устал?
Так хорошо, что мой взор наконец отблистал!
Тихо смотрю, как степная колышется зыбь,
Тихо внимаю, как плачет болотная выпь".
На глубинном уровне алогизма здесь нет. Эти размышления побудили меня к стихам:
Смерть и Смиренье
Был он страстен, и смел, и зол,
И к убийству себЯ готов –
Вот из бездны какой пришел
Ко смирению Гумилёв.
А внимательней поглядеть –
И водою их не разлей:
Ведь Смирение – та же смерть,
Убиенье воли своей.
Смерть – Смиренье перед Творцом,
И очищенный видит взор,
Что единым кружАт кольцом
«Мир» и «Friedhof», «покоя двор».