Всегда можно стремиться к лучшему — к более гармоничному, зрелому восприятию мира. Дело лишь в том, в какую сторону вы направляете свой взгляд.
Автора можно оценить технически: по мастерству формы, эмпирически: по воздействию на читателя, объективно: по исторической значимости, и субъективно: по личному отклику. Но в конечном счёте оценка рождается в душе. А моя душа отвергает снобские идеи Толстого.
Надеюсь, со временем станет больше людей, для которых Толстой утратит актуальность и его будут читать преимущественно ради изучения поэтической формы, а не как моральный ориентир.
Какая же пошлая повесть. Вместо того чтобы писать о нормальных людях, Толстой упивается изображением звериного инстинкта, похоти и собственного снобизма. Всё, как говорится, у кого что болит — тот о том и говорит.
Понимаю, в русской литературе не заведено писать ни о чём другом, кроме страданий на все лады, но ведь есть же такие романы, как «Что делать?», написанный задолго до «Крейцеровой сонаты» — о высоких ценностях, с подлинным интересом к женской душе. А Толстой всё только о своём мучении: как стервятник, он кружит над трупом собственной совести, вырывая из неё последние остатки человечности — и больше ничего.
Какой же вопрос задал Толстой в своём произведении? Ответил ли он на него устами Позднышева? Нет. Мы слышим лишь жалкое: «Простите».
Перебирая книги, которые ещё не были прослушаны, долгое время избегала творчества Набокова. Слог его вполне понятен — привыкла к сложной, насыщенной литературе. Но как писатель он никогда не вызывал симпатии. Манера повествования, насыщенная мрачными и порой тревожными темами, отталкивает.
Сейчас слушаю «Камеру обскура» и испытываю крайне неприятные чувства. Некоторые сюжетные линии вызывают острую внутреннюю реакцию — особенно сцены, где показаны нездоровые, разрушительные модели поведения.
Не из тех, кто легко отказывается от книги, не дойдя до конца, поэтому продолжу, чтобы составить полную картину. Однако не могу не выразить своего возмущения: никакой художественный талант не оправдывает романтизации болезненных форм отношений — вне зависимости от времени, в которое написано произведение.
Автора можно оценить технически: по мастерству формы, эмпирически: по воздействию на читателя, объективно: по исторической значимости, и субъективно: по личному отклику. Но в конечном счёте оценка рождается в душе. А моя душа отвергает снобские идеи Толстого.
Надеюсь, со временем станет больше людей, для которых Толстой утратит актуальность и его будут читать преимущественно ради изучения поэтической формы, а не как моральный ориентир.
Добра Вам.
Любая книга это идея, суть, на которую откликается автор. Иначе говоря, вопрос, который он задаёт себе, и задача, которую стремится решить.
Понимаю, в русской литературе не заведено писать ни о чём другом, кроме страданий на все лады, но ведь есть же такие романы, как «Что делать?», написанный задолго до «Крейцеровой сонаты» — о высоких ценностях, с подлинным интересом к женской душе. А Толстой всё только о своём мучении: как стервятник, он кружит над трупом собственной совести, вырывая из неё последние остатки человечности — и больше ничего.
Какой же вопрос задал Толстой в своём произведении? Ответил ли он на него устами Позднышева? Нет. Мы слышим лишь жалкое: «Простите».
Сейчас слушаю «Камеру обскура» и испытываю крайне неприятные чувства. Некоторые сюжетные линии вызывают острую внутреннюю реакцию — особенно сцены, где показаны нездоровые, разрушительные модели поведения.
Не из тех, кто легко отказывается от книги, не дойдя до конца, поэтому продолжу, чтобы составить полную картину. Однако не могу не выразить своего возмущения: никакой художественный талант не оправдывает романтизации болезненных форм отношений — вне зависимости от времени, в которое написано произведение.