версификация нужная почти всем книгам Андерсена))))
писатель то великий- но почему то уверен что финал над которым читатель не будет рыдать и не финал))
Ирина, но меня очень радует и волнует, как часто образ Тонды всплывает в повествовании после его смерти. Ему уподобляется и Михал, помогающий Витко, и Крабат, открывающий глаза на происходящее Лобошу. Почти в каждой главе после 12-ой звучит имя моего любимого героя.
Да, точно. Но не по неведению, а «по равнодушию» (Паисий Святогорец). Вообще же, аналитические способности не случайно играют такую роль в нравственном выборе. И имя Бога — не случайно Λογοs.
«И как же всё удивительно получилось! Мы, не задумываясь, пили из полной чаши и радость и горе — и вот чаша пуста. Невольно думается, что всё это было только испытанием, и теперь, вооружившись мудрой рассудительностью, надо ожидать истинного начала. Это истинное начало должно быть совсем иным, и не хочется возврата того, первого, и всё же, в общем, хорошо, что пережито то, что пережито».
Начало повести дает один из лучших антипримеров учтивости. Уже ясно осознавая опасность, исходящую от человека в сером рединготе, Петер Шлемиль не осмеливается нарушить правила вежливости. «Ах, если бы мне посчастливилось тогда ускользнуть!.. Я уже благополучно пробрался через заросли роз до подножия холма и очутился на открытой лужайке, но тут, испугавшись, как бы кто не увидел, что я иду не по дорожке, а по траве, я огляделся вокруг. Как же я перетрусил, когда увидел, что человек в сером идет за мной следом и уже приближается. Он сейчас же снял шляпу и поклонился так низко, как еще никто мне не кланялся. Сомнения быть не могло — он собирался со мной заговорить, и с моей стороны было бы неучтивым уклониться от разговора».
Если бы мне предложили составить перечень из сотни архетипических сюжетов мировой литературы, породивших наибольшее количество вариаций, подражаний и интерпретаций, то, наряду с «Фаустом», «Шагреневой кожей» или «Франкенштейном» я бы несомненно включил в этот «шорт-лист» главных историй человечества и «Удивительную историю Петера Шлемиля» Адельберта фон Шамиссо — повесть о человеке, продавшему дьяволу свою тень. Человек без тени… На этом абсурдном фундаменте Шамиссо строит увлекательное повествование с той убедительностью, которая в ХХ веке давалась лишь одному немецкоязычному автору — Францу Кафке. Начинаясь, как абсурдистский водевиль, история Петера Шлемиля перерастает в фантасмагорию, триллер и, наконец, достигает эпической высоты религиозной притчи. Все эти тончайшие нюансы вместе с неподражаемым духом немецкого романтизма прочувствованы и переданы в мастерском исполнении поэтессы и декламатора Елены Хафизовой.
— Вы знаете, что я могу оказывать большие услуги моим друзьям и что с богатыми у меня особенно хорошие отношения…
Я быстро спросил:
— Господин Джон дал вам расписку?
Он усмехнулся:
— С ним мы такие друзья, что этого не потребовалось.
— Где он? Ради Бога, мне надо знать!
Он нерешительно сунул руку в карман и вытащил за волосы Томаса Джона, побледневшего, осунувшегося, с синими губами, шептавшими: «Праведным судом Божиим я был судим. Праведным судом Божиим я осужден».
— И вы это потерпите? Что течет у вас в жилах вместо крови? — Он быстро оцарапал мне ладонь, выступила кровь, и он продолжал: — Ишь ты! Красная кровь!.. Ну, подпишите!
писатель то великий- но почему то уверен что финал над которым читатель не будет рыдать и не финал))
«Гере Андерсен вообще полагает, что читатель черств душой и не в состоянии сочувствовать сразу многим героям. А посему большую их часть автор должен регулярно умерщвлять, для облегчения восприятия. Если в начале романа героя приносит аист, в конце необходимо похоронить обоих: и человека, и птицу. Закон жанра…»©
Я быстро спросил:
— Господин Джон дал вам расписку?
Он усмехнулся:
— С ним мы такие друзья, что этого не потребовалось.
— Где он? Ради Бога, мне надо знать!
Он нерешительно сунул руку в карман и вытащил за волосы Томаса Джона, побледневшего, осунувшегося, с синими губами, шептавшими: «Праведным судом Божиим я был судим. Праведным судом Божиим я осужден».
— Молодец!