Это — самый прекрасный цветок из всех когда-либо подаренных мне!
Я так давно мечтала о нём, что мечта успела превратиться в своё отражение, дробящееся на сотни около-желаний…
Сейчас я счастлива.
Настолько, что не знаю и не хочу подбирать слова. Благодарю тебя, мой Менестрель.

Двенадцать часов слушала этот роман, одна бы я не вывезла, меня надо было спасать, вытаскивать из трясины, покрытой инеем и пеплом, я там чуть ко дну не пошла, без прощальной записки и меток для поисковой группы. Выбралась только благодаря чтецу, прочитал он эту историю спокойно и максимально отстранённо, без свойственной ему тёплой иронии, принимая на себя дышащее унынием, бескровием и бескрылием давление слов.
Двенадцать часов…
Полночь. Под бой часов в зал медленно входит её величество Безразличие, скользит вдоль рядов склонившихся в поклоне подданных, подолгу останавливаясь перед каждым, заставляя поднять на неё глаза.
Тоска души, сердца и нервов, изморозь на глазах и губах, пустота вдоха и безмолвно-отчаянного выдоха…
Двенадцать часов бесцельности, апатии и аквариумной глубины каждого из персонажей. Только Микеле — мог бы желать, ему будто сквозь сон виделось небо, чайки. Но силы его корней и ветвей не хватит на то, чтобы — отважиться желать. Он единственный трагичный герой этого романа, вызвавший сострадание.
Почти до конца дослушав, вдруг поняла, что дело происходит в Италии. Это же Италия, да что с ними не так! Где змейка-молния прикосновений, где необузданность нрава, где томный призыв во взмахе ресниц и обещание неги движением брови! Откуда в их сердцах такой серый холодец чувств, спресованно застывших, ровных на срезе, гастрономически нуждающихся в горчице с хреном.
Их всех пятерых взять бы как есть и поместить в булгаковскую коммуналку, вот где страсти-то кипят, где хрени и горечи хоть отбавляй, где жизнь в своей тесной коридорности сузилась и уплотнилась в раскалённый добела меч, вонзающийся в донный песок обычного серого дня, расплёскивающий магматическую мощь души, заставляющий расцветать живым огнём даже мокрые угли затихших пожарищ.

Батюшки, какая прелесть, у нас накануне белопольтовая смена случилась? Ну так следуйте своим советам, подружитесь с теми, кому тут понаписали.
Например, со мной, я лапочка.

Очень мне понравилось это расследование. Неторопливо, изящно, сюжет распускается ровно, выковывается ритмично и в той мере, в какой меха (новых убийств, флэшбеков, тараканов в очаровательной головке следователя) не давали моему интересу заглохнуть, а заодно почувствовать себя Ватсоном, который взял да и, параллельно с главной героиней, раскрыл дело.
Прочитано исключительно хорошо, моя благодарность чтице! Тембр голоса временами напоминал Наталью Литвинову (что добавило в моё восприятие книги цистерну красок всех оттенков).

Впечатление, что когда автор, делая перерыв, выходил на балкон покурить, его сын-пятиклассник пробирался в кабинет и, озорник этакий, хихикая вбивал на компе пару абзацев.
Из плюсов — наишикарнейший чтец (благодаря ему дослушаю) и игристо-искристо-золотистый фон истории.

Глубину ему подавай, аквалангист, ёлки! Мелкие, словно лужица на столике уличного кафе, ничего своего не создавшие, они прекрасно видят во всём отсутствие глубины по той причине, что сами не умеют плавать и нырять, им не дано, рассекая живую аквамариновую толщу, раскрывать под водой глаза и радостно таращиться на призрачный и прекрасный мир самых дальних нехоженных лабиринтов человеческой души. Живущая на пограничье — нырять умела, она любила парить в ледяных объятиях водной бездны, а исследование этих лабиринтов уберегало её разум от соскальзывания.
Теперь же ей будто тент под поверхностью волн натянули…
Все эти латунские, от них даже у чертей в аду изжога, сколько не поджаривай, всё одно — копоть, треск, брызги во все стороны.

Спасибо за исполнение.

Самое редкое в аудиокнижной реальности — когда трио автор-переводчик-чтец звучит в своём единении щедро и естественно, чем я и наслаждалась.
Продлевала сколько могла, ставила на паузу, ныряя в дневную необходимость, занималась своими делами, согреваясь предвкушением продолжения, позваляла себе уходить в книгу почти целиком, оставляя немножко себя снаружи.
Контрамотное течение повествования странным образом тронуло меня, накидав воображению тяжёлых, с крупичато-глазированной коркой сугробов, на блестящих боках которых можно запустить, как на проекторе, бегущие назад картинки жизни. И всматриваться, всматриваться в них, щурясь от снежного блеска, до тех пор пока — не рванутся навстречу те, кто ушёл навсегда.

Рассказ — ещё один фрагмент для моей мозаики зеркал и двойников. На этот раз — непроницаемо чёрный, отполированный до блеска с одной стороны и весь покрытый мини-гималаями сколов с другой.
Хроническая нехватка чувств и эмоций вызывает такую неистовую тоску по ним, что утоление её порой возможно только на краю безумия. Негромко предупредив о плате, которую непременно истребует, безумие отступает в тень, позволяя черпать в своём пространстве причудливые образы, давая силы для их уплотнения и последующего перетекания в реальность. Кружись, влекомая мечтой, страдай, теряй покой, иди во сны свои, там будет путь указан, лети по следам своих мыслей, слушай себя и свои чувства! Рассеки себя пополам, но начав это делать — не останавливайся, иди до конца, ведь заживание каждый раз будет причинять тебе лютую боль, сделай это сразу!
И в тот миг, когда вся вселенная рванётся вам обеим навстречу, безумие выступит из тени, выпрямится перед вами во весь рост, чудовищно огромное, пепельно клубящееся и протянет счёт, который невозможно оплатить, и тогда она заберёт своё…
Сотрёт волна все письмена у линии прибоя, оставив навсегда: ОЛЕВЕУМ ЛАКОРРА. Теперь играть тебе в сиянии белых стен средь этих букв, других не будет, ты ведь любила анаграммы — складывай слова, но ежедневно ровно в полночь буквы вернутся в эту очерёдность: КОРОЛЕВА УМЕРЛА.

Тигр, благодарю за исполнение и выбор!

Живо представила Ахмадулину, Цветаеву и Ахматову в одном купе, туда бы к ним ещё Раневскую (дружила с Ахматовой, а там купе — место есть :)
И всё, под перестук колёс, прильнув ухом к то и дело норовящей отъехать дверце, слушая их разговор, я узнаю, пробежавши от начала до хвоста, формулу, по которой создаются вселенные…
Перехватывая у проводницы поднос с чаем, скользну внутрь и, ооочень медленно расставляя на столике стаканы и блюдца с лимонными дольками, буду жадно любоваться ими.
А может, получилось бы сквозануть на верхнюю полку, со словами: «Девочки, толкните до Таганрога», и с верхней полки тихонько смотреть, чтобы навеки забрать в память своей души их лица, глаза, улыбки и смех, печаль, тишину и замершие у ресниц слёзы…
Яна, благодарю за тему для грёз на сегодняшний вечер.

Белла…
Сама себе храм, сама себе пламя свечи, сама себе мотылёк, летящий к огню. Каждый миг своей жизни сквозь огненную стену туда и обратно проходящая, невыносимой болью наученная делать этот шаг быстро, очень быстро, ещё быстрее, ну давай — перескакивай, перепрыгивай, перелетай!
Чтобы вихрь огненный крыльями размахать до небес, в нём пеплом стать, потом ветром ледяным быть подхваченной и — доставить себя прямо к звёздам, домой.

Страсть по-скандинавски, наверное, самая опасная в мире, эдакая коала огненных желаний, испепеляющей неги, безумств ума и плоти.
Странное впечатление от манеры повествования, будто на оконном стекле белым маркером был нанесён текст, потом стекло разбили, вынули из рамы и на белом же шёлке перемешали, с этим сводящим скулы скрежетом осколков, размазывая между ними гранатовые зёрнышки.
Перель великолепен, сколько книг прослушала в его исполнении и всегда он разный. Голос, интонация, не знаю, что-то неуловимое, не поддающееся определению — полностью передаёт суть произведения, саму его душу.
Вот и в этот раз — с первых минут не могу отделаться от образа Бехтерева в «Противостоянии», когда он говорит об Анне, его лицо, взгляд, торопливая мука, слетающая с губ каждым словом о той, которую он не смог забыть. Точнейшее попадание, без труда перенесла его на роль главного героя и он органично вписался в эту холодную, анемично-депрессивную историю.

Милый админ, можно ли перезалить запись, в ней будто космос шелестит, ходила к соседям слушать (

Ах какое исполнение, как он читает, это крохотное, но весьма долгоиграющее счастье — слушать такое исполнение! Раскапустилась на всю грядку, буквально мурча от удовольствия.

У меня с пальмой есть своя история. Давным-давно был у нас на углу цветочный магазин, круговорот покупателей, цветов, горшков, внутри душисто и экваториально-влажно. В витрине у них стояла пальма, выше человеческого роста, с многопальцевыми изумрудными лапами и кокосово-мезозойным стволом. Она там была с самого открытия, может как украшение и заодно оберег, а может стоила дофига и никто не покупал, да и куда её такую, она рождена не для потолков два семьдесят, а для залов со сводами, и чтобы рояль своей поднятой крышкой обсидианово-зеркально отражал её экзотическое великолепие. Впрочем, ей было плевать как на залы так и на тощие кошельки, королева — она и в витрине прекрасно себя чувствовала, отстранённо взирая на жизнь, мельтешащую за окном. Каждый день я проходила мимо витрины и каждый раз любовалась ею.
Потом магазин закрылся. Было видно опустевшее помещение, вывезли всё, а пальма — осталась. Я ходила мимо, останавливалась, пялились на неё, кружевно страдала и умирала вместе с ней и ничего не делала.
Она засохла (а я обзавелась очередным очерствевшим сегментом души).
Теперь у нас с ней вышла бы другая история, но в молодости я была как та коза, которая от страха валится в обморок, напряжённо вытянув копытца, да что теперь об этом…

Начала слушать довольно рассеянно, вполкрыла своих куриных, но почти сразу поняла, что нужно мне обнять текст глазами, перелиться в него тоннелями зрачков, нашла и прочитала. И онемела…
Было это ранним утром, вечером по дороге домой — дослушала до конца.
Мощный и пронзительный гимн душе человеческой…
Хотела тут что-то написать, печатала, стирала, опять печатала-стирала, да ну его, не буду! Не надо подставлять эту жемчужину под водопроводную воду, ей суждено — в веках сиять на краю горного ущелья, покоясь в сияющих снегах, отражать свет солнца и мерцание звёзд.
Синице моя благодарность, крылья разпахнула метра на полтора.

Мне не хватило! Вообще ничего не хватило, аррр! Это будто заготовка к роману, а ведь с такой идеей можно было наворотить на всю глубину колодца!
Вот взять бы и подетальнее расписать обоих кузенов, их внешность, характеры, развернуть моменты из прошлого их семей, наметить истоки противостояния, как они в детстве играли в домике на дереве, были влюблены в одну девчонку в школе, как один завидовал другому (или не завидовал), а другой был подлым и коварным или просто жил в своё удовольствие, не загонялся принципами, всей этой ерундой, от которой у взрослых унылые лица и сутулые плечи.
Ну, а настрочив на эту тему стопку листов с палец толщиной, можно уже и перейти к самому переломному моменту, обогатив деталями всё, что случилось непосредственно до и после.
И, раз уж главный герой такой болван, что упрятал своё преступление аккурат в то место, куда его любимая обожает прогуляться, посидеть там, жутики поиспытывать, то дальше смело можно ещё на два пальца накатать о том, как в тот же колодец отправился сосед, вышедший на утреннюю пробежку и попытавшийся оттуда воды зачерпнуть, тётку, собака (собачку не надо, она пусть убежит) которой носилась без поводка, унюхала странный запах и давай лаять и стойку делать. Туда же — что-то заподозрившего мальчишку, который разносит газеты и суёт свой нос куда не надо, потому что каникулы, ещё тестя или тёщу (можно обоих), случайного мужика собутыльника в баре, которому спьяну проболтался.
Так до тех пор, пока там тела перестанут умещаться, а под конец и жену, с этим её браслетиком, раззява.
Чуть не забыла — обязателен старый шериф, который это дело раскроет перед выходом на пенсию.
Вот тогда бы это был Колодец, без эха и утренних звёзд. Мрачное проклятое место, байками о котором местные будут пугать друг друга и туристов, а пацанята на слабо пробираться к нему в одиночку ночью.
Чтице моя искренняя благодарность!

Включила холодным чёрно-золотым вечером и глядела, как снег покрывает улицы тонким слоем, будто сахарная пудра.
В этой книге всё созвучно — великолепный чтец, сюжет и лицо автора, фото которого, начав слушать, по привычке полезла искать, его глаза напомнили мне всех похороненных за плинтусом разом (отмахнувшись от того мимолётного образа, позднее наградила свою чуйку разрешением покрасить медузу).
Тяжёлая история, достоверная в своей бесхитростной жути. Закрыть дверь, запереть её на ключ, опечатать оттиском этого ключа и зашвырнуть его в самое глубокое ущелье. Но рано или поздно, как всё ородруиновское, он обнаружится в кармане того, кто хотел от него избавиться, заставит вернуться к той двери, открыть её и впустить в свою душу ад, безмолвно замерший за ней…

В детстве видела его по телеку, помню просила папу маму сводить меня в цирк, то есть в цирке-то мы бывали, но там не было его, а я так ждала…
Много позже узнала, что его не стало за год до моего рождения, его сердце вспыхнуло и разлетелось на сотни тысяч солнечных смешинок, на вкус немножечко солёных. Одна из них, решивши припоздниться, парила над землёй, вдыхая восторг и изумление малышни под новогодней ёлкой, негромкий смех влюблённых в обнимку на диване, дрожащую усталость пальцев рук хирурга, курящего в окошко, до дна прозрачные глаза старушки, сидящей у фонтана в летнем парке.
Короче, спустя время смешинка та заехала прямохонько мне в сердце.
С тех пор живу я с ней, нечасто если честно, вспоминая того, кто столь сильно волновал меня когда-то, но ему — нет дела до всего земного.
Парящего под куполом небесным взгляд вниз — не видит тысяч глаз и лиц, а лишь — затылки. Там — цирк внизу, и клоун здесь — не он.

Спасибо чтице за исполнение.

Ёлки, я тут о фиалках в зазеркалье, свечах во мху, дожде (при минус градусе — метели, любимой сердцу моему), кружении и неге, круженьи в неге.
А вы мне о приметах… ладонью фейспалм пробила до затылка :(

Ох ты какой ящик, доверху набитый подарками, приплыл с континента и прибился мне под окна шестого этажа этим дождливым вечером, выпавшим на отпуск.
Про доктора знала давно, книгу не читала, и прочитал её Чтец изумительный, дикторский ритм, глубина голоса — уровень высочайший, благодарность примите!
Игорёк Кубасов, где ты, давай что ли пошли вместе слушать.

Бывает, люди сотканы из неба, прям так, в обход земных законов, они идут, струятся мимо нас, прозрачные, слегка чокнутые, любимые до одержимости. И отбивают такт своих сердец стихами…
Они приносят на ресницах дождь, как слёзы радости и боли, повенчанные навеки — дыханием ночного города, благословлённые красными стопами машин на перекрёстках, овеянные звоном дыма сигарет, струящегося над столиками уличных кафешек, распятые ароматами духов (змейкой каффы обнимет ушко и напоёт негромко песнь океана).
Тот дождь пролился внутрь сна, в котором провалилась крыша, и над стропилами — сияние звёзд и грохот ливневых потоков ветхозаветных, затапливающих комнаты, запрокинутое лицо, застывшие глаза… Тоска и холод, дикий холод…
Но прочь!
Пусть будет бал, внесите свечи, софиты беспощадные включите, пусть вспыхнут всех цветов огни, и лютость холода пусть сотворит из мокрых стен — Безмолвие царства льда, где мне — скользить, лететь и танцевать, из зала в зал, кружась и оживая…
Менестрель, приветствую Тебя, свечами выложу тропинку, ступай по мху, неслышно-осторожно, я не хочу прислушиваться, пусть будет вдруг…

Женщина, назначившая своей соперницей… войну. Такая вот Пенелопа, носящаяся со своей верностью, проистекшей от того, что обошла нашу Пенелопу возможность отбиваться от искушений, чтобы уберечь свою цитадель от посяганий. Из этого глоточными челюстями выдвинулась ревность, без устали дробящая и отравляющая то немногое, что могло бы стать тихой радостью для двоих.
А он, вернувшись домой с душой истерзанной, навеки изумлённой тем, что довелось ему пережить, учился заново смотреть, дышать и улыбаться и обнаружил то единственное, что спасало от безумия. Подрамник, холст, прикосновение-ласка кисти, картина, всё? Нет, слой краски сверху, и по нему уже — творить желаемое. Жизнь внутри жизни…
Бесконечно далёкая ему женщина, чья недалёкость и мучительная дурость для него необходимы, как растворитель для кистей, что ж, пусть будет так...(могла стать Музой, кстати, шанс имелся).

Благодарю чтеца за исполнение!