Уютно звучат в исполнении Герасимова все эти жуткости. Там, где бы я напряжённо хмурилась, нервно вздрагивая от тиканья часов, он поглаживает и укрывает пледом нежно-ироничной своей интонации. Господи, как же он хорош!
Роман, давно уже ставший классикой, не читала, а фильм, конечно, видела. Слушала с интересом, ставя на паузы, если отвлекалась (что редко делаю). Автор тоже не очень знаком, с фотки смотрит на меня милый озорно-вредный дядюшка с прикольной фамилией, такой душка, а поди ж ты — изысканные блюда у него в голове варились!
С удовольствием прослушала ещё и потому, что сюжет в сочетании с голосом Герасимова — аукнулся во мне Кингом (тот бы часов на десять растянул, обожаю его).
Последняя глава… будто ледяная рука по волосам провела… заключительным аккордом тихо грянуло и оглушило его Величество Безумие…
Ну, что сказать, прелестная история, мрачненько так после неё на душе стало. А ничего себе они развлекаются на Хеллоуин! Нам не понять все эти шарики вместо глаз, кукурузку вместо зубов, потроха куриные. Да нет, конечно, все там целы, живы и здоровы (кроме папочки, у него кукушка уже который год не в ту сторону выпрыгивает, лобиком об стенку тук-тук). Живы, потому что быстренько расчленить даже курицу невозможно. Дочка молчала, потому что исполняла важную для восьмилетней малышки миссию — подавала из мешка, припрятанного в углу, всё это хозяйство.
Папа своеобразно развеял свою осеннюю хандру, сладко-безумная месть жене не пойми за что. Не, ему, конечно, понятно, у него вагон причин. А если глянуть на эту семью из соседского окошка — замкнутый, вечно тусклый муж, жена — куколка с благополучием на фасаде лица, вот дочурка — прелесть, это факт. А зачем поженились-то, что б было как у всех? Ладно, бывает, да только мужчина оказался слабым звеном, унылый неудачник, без устали копающийся в себе. Копал большой ложкой, пока не допёр до идеи, что вот сын, да ещё одной с ним гнедой масти, однозначно сделал бы его счастливым, наполнил жизнь смыслом, а ноябрь — гавайским зноем. Тут готовая работа для психиатра, регулярный приём порошков, контроль, сопровождение — и всё было бы славно.
Бредбери великолепен, так мало сказать и вызвать столько жутких образов и фантазий — это высший пилотаж! Чтеца благодарю за исполнение.
Стихотворение Леви стоит отдельно, возвышаясь одинокой ледяной вершиной. Оно так прекрасно, что сыпать словами у его подножия не буду. Скажу только, что мелодия, подобранная с трепетным вниманием, слилась, переплелась, стала одним целым со словами, с голосом…
Жить!
Этот стих я когда-то нашла (или он — меня) совершенно случайно (не случайно). Несколько лет назад таким же тоскливым, безвоздушно-серым ноябрьским днём, как сегодняшний, в телефоне листала интернет. А в душе был сундучок тьмы, периодически захлопываемый мной, но сил бить по крышке и придавливать её, чтоб не открывалась, оставалось всё меньше. И сдаться уже хотелось, чего уж теперь, дело прошлое, можно и сказать. Хотелось сдаться… Сладко думалось об этом, манила иллюзия освобождения. И было плевать на то, что я понимала — это иллюзия. Но наползало тотальное «а мне всё пофиг». Я совсем не помню, хотя и тогда и сейчас пыталась вспомнить — как я очутилась один на один с этим стихом, но помню ощущение от него — негромкого оклика и нежного взъерошивания. Оно, наизустно, прошло со мной непростой период жизни. Оберегом, заклинанием, сотни раз произносимым про себя или шёпотом. Оно хранило (через него — хранили), вело, не давало оглядываться, тащило вперёд, звало за собой, светило под ноги.
Осень — пёс, сапоги, грязь, акварелью по небу ветви деревьев, запах костра, черноплодка, одиночество. Зима — пёс, сапоги, снег, опять акварель, новогодние огоньки в окнах, тишина, улыбка.
Весна… А весной я трогала и подводила к губам ветки со светло-нежными листьями, сундучок уменьшился до размера ластика и был щелчком выкинут за борт (стёрто!).
Каждое слово Чтецом поднято бережно и ласково из бумаги, оперено, оглажено и подкинуто вверх. Парите на крыльях мелодии голоса, летите куда хотите! Два низких поклона моих — дивному Менестрелю и Автору стихотворения, который, сам того не ведая, протянул мне руки…
«Всё повидал, понял жизнь, никуда не спешит, мы все придурки и не лечимся, но всё равно он нас всех любит, как аморфных сущностей и биомассу для будущего перегноя на его могилу».
Приятно исполненный, симпатичный рассказик к Хеллоуину. А Иван мог бы, уж коли он журналист, после первого же «её звали...» пошуршать насчёт пропавших женщин или, наоборот, обнаруженных трупов, знал же, что у другана с психикой нелады. Сладких теперь ему сновидений, оранжево-огненных, чёрной молнией пополам расколотых…
Ну, а теперь — свечку в тыкву, мякоть в пшёнку, губы — ярко-алым, волосы под шляпу, метлу — не по назначению!
Голос и мелодия несколько раз опрокинули меня из сюжетной лодки на коврик для медитации, но я упрямо залезала обратно и любопытство победило — я дослушала :)
Эйприл, сестрёнка! твой поцелуй, посланный мне, рождённой в апреле, солнечным пёрышком коснулся носа, спасибо, милая!
Прекрасный рассказ. Картина эта — абсолютно «моя», обладай я чем-то большим, чем умением водить кистью по бумаге, я бы создавала именно такие — серебряные горы, сапфировое небо, золотистые, голубые, нежно-розовые звёзды, сине-изумрудные травы, пусть бы всё в них дышало, дрожало, переливалось, жило. Ждало…
Хол, он хороший, он честно пытался понять. Но — он хотел увидеть, в этом всё дело, нельзя хотеть, это не даст ничего кроме боли в затылке и досады. Просто — видеть, вот в чём секрет. Видеть, не призывая фантазию.
Она знала, что останется на её картине, дротики — а почему бы и нет? И Милдред будет, не повышая голоса, говорить: «Том, Ричи, перестаньте немедленно!», а Хол, посмотрев поверх газеты, непременно возразит: «Ну они же дети, милая», чувствуя себя каждый раз немного предателем, гоня эту мысль, потому что какой же он предатель, чёрт возьми!
Хол — холст, ему немного не хватило стать тем, кто явил бы миру — свою ослепительно прекрасную картину. И это болью отозвалось, потому что он — видел звёзды на картине, их мягкую переливающуюся пульсацию. И не сможет этого забыть. Может, когда-нибудь, спустя много лет, тревожным сырым мартовским вечером, глядя на огонь в камине, он поднимет глаза и засияют ему навстречу разлитые зеркальца луговых озёр, повеет холодом снежных вершин и в глухой тишине дома нежно зазвучит пение трав и дыхание вечности…
Да, Она — королева…
Любить такую Женщину невероятное блаженство и немыслимая боль. Приговорённый и помилованный, терзаемый на дыбе равнодушия и окутанный негой, брошенный в пламя ревности и охлаждённый тысячью нежных прикосновений… Быть заласканным до дрожи и изгнанным в тьму ледяную и вновь быть призванным под сандалово-шёлковый полог. Что ж, тяжела доля того, кого выбрала королева.
Я — тоже у подножия её трона, замерев, ловлю каждое её слово, эхом чернокрылым докатывающееся до ночных пустошей души.
Анна… Нет имени прекраснее! Имя — вздох, имя — стон, имя — бездна, имя — заклинание, в нём заточены нежная страсть и сила всех стихий земных.
Благодарю за исполнение, так суметь передать тоску ожидания и сладкую горечь встреч! Мелодия женского голоса, обвивающая строки, словно пролилась на них огнём, остудила ледяными брызгами. Да Она и была сиреной, вела на камни, разбивая о скалы, спасала из пучины морской, любила неистово и всегда — на краю бездны.
Анна…
Вас передашь одной
Ломаной чёрной линией.
Холод — в весельи, зной —
В Вашем унынии.
М. Цветаева (тоже королева).
Камеллия, ты чудо! Я всегда знала, что с тобой не соскучишься, да, это стихотворение прекрасно и огоньком бы вспыхнуло необыкновенно ярко, какое счастье, что ты, моя озорная, оказалась (совсем случайно:) там поблизости!
Ой, а мне Оленька-золотко так всегда нравилась! Будь я мужчиной, носила бы её, редкую жемчужинку (пусть и увесистую) на руках, яблочко медовое подносила на тарелочке с золотым узором, с плеч сахарных шаль игриво сбрасывала, по вечерам, при свечах, в вальсе нежном кружила.
Олюшка, безбрежная душа, чистое озеро, принимающая в свои хрустально-ключевые объятия всех тех, кто входил в соприкосновение с её орбитой. Растворяющаяся в каждом, как в единственном.
Да, она всем существом хочет любить, да — принимает чужие мысли, действия, вообще всю жизнь — как свои, но она всё это проживает искренне и глубоко, это дорогого стоит. Не встречала я таких за всю жизнь, встречу — замуж позову не раздумывая :) Называла бы она меня Светочкой, души во мне не чаяла бы, сияла бы навстречу мне глазами, ну это же прелестно!
А Саша на Оленьку похож, вот же какие чудеса бывают, и она, Оленька моя, как никто другой заслуживает целого ларца, полного чудес, чудесок и чудесят.
Приятно исполнено, Чтице спасибо.
Вот так живёшь себе, идёшь по жизни, вполне налаженной, со своими взлётами и такими же неглубокими падениями и даже иногда сражаешься с трудностями и выходишь из них победителем, гордо порыкивая. А потом — звонок неожиданный, скажем, субботним утром, и — вся эта устоявшаяся привычка жить рассыпается как высушенный полуденным солнцем песочный замок на берегу. Финал, крушение иллюзий… а были ли они? Или то был намеренно одобренный хор мыслей придворных, старательно превращаемый в убеждения: у меня всё окей, работа, дача, машина, летом на море, зимой в горы. И звуки оды «Быть как все» завесили мутной сырой пеленой чуть слышное вдали родниковое пение голоса души, рассеяли, истончили его тихое соло. Соло-солнце-соль — на рану, щедро сыпануло из телефонной трубки. Пусть жжёт, пульсирует, пылает эта рана в человеческом сердце, во власти этой боли сделать человека горячим — заставить его встать, потянуться, встряхнуться, оглядеться. Поверить в то, что ещё многое можно прожить иначе. Но… это энергозатратный импакт и всего проще — опуститься обратно в кресло, устало откинуться, вытянув ноги. Выкинуть беспокойно-мятежные мысли из головы, плеснуть вчерашней заварки на лилово-золотой огонёк перемен, полюбоваться на муаровую чёрно-пепельную горстку углей, сделать последнюю затяжку, затушить бычок, ввинтив его в пепельницу и, резко выдохнув, махнуть рукой: «Аа, нахрен всё это!»
Моё традиционное спасибо Дмитрию, удивительно тонко получилось передать оттенки чувств от первого «алло» и до сдерживаемого тоскливого выдоха в конце.
(В сторону — когда узнаёшь, что твоим именем назвали ребёнка, испытываешь пронзительное чувство благодарности и, почему-то, ответственности)
А я смотрю, нас с тобой полюбили дизами, это, поди, те, кто не верит в любовь с первого взгляда (звука). «Кто сказал тебе, что нет на свете...» ну и так далее, про «отрежут» особенно нравится :)
Приятнейший рассказ, улыбаться хочется после него. Женский голосок сначала показался совсем юным, но живенько нарисовала в воображении образ — невысокая, стройненькая, большеглазка, быстрая в движениях, с завитками каштановых волос на висках, такой воробушек, шустрая, доверчивая, пылкая.
Песня — навсегда! как услышала её впервые когда-то, до сих пор она со мной, в телефонной подборке.
Интересно стало, какие цветы у них там, почему-то казалось, что это большие влажные белоснежные пионы, с тоненькими лиловыми прожилками на прохладных лепестках, но потом ответили на мой вопрос — герберы. Ну не знай, не знай, так себе выбор для романтического свидания, очень официально и ломкие их стебельки, обвитые проволочкой — провально (дядюшка Фрейд, привет тебе).
Имена Гоголя и Булгакова, звучащие комнате отеля, не показались лишними, а дымчатой вуалью окутали историю, горькую, солёную, осеннюю. Но таящую в себе лучик робкой надежды.
Отличное исполнение, правдоподобно, не театрально, а музыкальный ряд — отдельное удовольствие.
Коль, благодарю за маячок :)
Уж если приговорить кого — то растерзать его на части, по полю раскидать, по ветру развеять. Но и неистовство благодарности столь же безудержно — неведомой силой в ноги брошенный, землю целовать, давясь слезами жгучими.
Рассказ кнутом огненным рассёк мой серый день, показав на миг изнанку души человеческой. «В своей бессовестной и жалкой низости...» А искра света — вечно сияет во мраке зловонном.
Спасибо Паффину за исполнение и выбор.
Роман, давно уже ставший классикой, не читала, а фильм, конечно, видела. Слушала с интересом, ставя на паузы, если отвлекалась (что редко делаю). Автор тоже не очень знаком, с фотки смотрит на меня милый озорно-вредный дядюшка с прикольной фамилией, такой душка, а поди ж ты — изысканные блюда у него в голове варились!
С удовольствием прослушала ещё и потому, что сюжет в сочетании с голосом Герасимова — аукнулся во мне Кингом (тот бы часов на десять растянул, обожаю его).
Последняя глава… будто ледяная рука по волосам провела… заключительным аккордом тихо грянуло и оглушило его Величество Безумие…
Папа своеобразно развеял свою осеннюю хандру, сладко-безумная месть жене не пойми за что. Не, ему, конечно, понятно, у него вагон причин. А если глянуть на эту семью из соседского окошка — замкнутый, вечно тусклый муж, жена — куколка с благополучием на фасаде лица, вот дочурка — прелесть, это факт. А зачем поженились-то, что б было как у всех? Ладно, бывает, да только мужчина оказался слабым звеном, унылый неудачник, без устали копающийся в себе. Копал большой ложкой, пока не допёр до идеи, что вот сын, да ещё одной с ним гнедой масти, однозначно сделал бы его счастливым, наполнил жизнь смыслом, а ноябрь — гавайским зноем. Тут готовая работа для психиатра, регулярный приём порошков, контроль, сопровождение — и всё было бы славно.
Бредбери великолепен, так мало сказать и вызвать столько жутких образов и фантазий — это высший пилотаж! Чтеца благодарю за исполнение.
Этот стих я когда-то нашла (или он — меня) совершенно случайно (не случайно). Несколько лет назад таким же тоскливым, безвоздушно-серым ноябрьским днём, как сегодняшний, в телефоне листала интернет. А в душе был сундучок тьмы, периодически захлопываемый мной, но сил бить по крышке и придавливать её, чтоб не открывалась, оставалось всё меньше. И сдаться уже хотелось, чего уж теперь, дело прошлое, можно и сказать. Хотелось сдаться… Сладко думалось об этом, манила иллюзия освобождения. И было плевать на то, что я понимала — это иллюзия. Но наползало тотальное «а мне всё пофиг». Я совсем не помню, хотя и тогда и сейчас пыталась вспомнить — как я очутилась один на один с этим стихом, но помню ощущение от него — негромкого оклика и нежного взъерошивания. Оно, наизустно, прошло со мной непростой период жизни. Оберегом, заклинанием, сотни раз произносимым про себя или шёпотом. Оно хранило (через него — хранили), вело, не давало оглядываться, тащило вперёд, звало за собой, светило под ноги.
Осень — пёс, сапоги, грязь, акварелью по небу ветви деревьев, запах костра, черноплодка, одиночество. Зима — пёс, сапоги, снег, опять акварель, новогодние огоньки в окнах, тишина, улыбка.
Весна… А весной я трогала и подводила к губам ветки со светло-нежными листьями, сундучок уменьшился до размера ластика и был щелчком выкинут за борт (стёрто!).
Каждое слово Чтецом поднято бережно и ласково из бумаги, оперено, оглажено и подкинуто вверх. Парите на крыльях мелодии голоса, летите куда хотите! Два низких поклона моих — дивному Менестрелю и Автору стихотворения, который, сам того не ведая, протянул мне руки…
Ну, а теперь — свечку в тыкву, мякоть в пшёнку, губы — ярко-алым, волосы под шляпу, метлу — не по назначению!
Эйприл, сестрёнка! твой поцелуй, посланный мне, рождённой в апреле, солнечным пёрышком коснулся носа, спасибо, милая!
Прекрасный рассказ. Картина эта — абсолютно «моя», обладай я чем-то большим, чем умением водить кистью по бумаге, я бы создавала именно такие — серебряные горы, сапфировое небо, золотистые, голубые, нежно-розовые звёзды, сине-изумрудные травы, пусть бы всё в них дышало, дрожало, переливалось, жило. Ждало…
Хол, он хороший, он честно пытался понять. Но — он хотел увидеть, в этом всё дело, нельзя хотеть, это не даст ничего кроме боли в затылке и досады. Просто — видеть, вот в чём секрет. Видеть, не призывая фантазию.
Она знала, что останется на её картине, дротики — а почему бы и нет? И Милдред будет, не повышая голоса, говорить: «Том, Ричи, перестаньте немедленно!», а Хол, посмотрев поверх газеты, непременно возразит: «Ну они же дети, милая», чувствуя себя каждый раз немного предателем, гоня эту мысль, потому что какой же он предатель, чёрт возьми!
Хол — холст, ему немного не хватило стать тем, кто явил бы миру — свою ослепительно прекрасную картину. И это болью отозвалось, потому что он — видел звёзды на картине, их мягкую переливающуюся пульсацию. И не сможет этого забыть. Может, когда-нибудь, спустя много лет, тревожным сырым мартовским вечером, глядя на огонь в камине, он поднимет глаза и засияют ему навстречу разлитые зеркальца луговых озёр, повеет холодом снежных вершин и в глухой тишине дома нежно зазвучит пение трав и дыхание вечности…
Любить такую Женщину невероятное блаженство и немыслимая боль. Приговорённый и помилованный, терзаемый на дыбе равнодушия и окутанный негой, брошенный в пламя ревности и охлаждённый тысячью нежных прикосновений… Быть заласканным до дрожи и изгнанным в тьму ледяную и вновь быть призванным под сандалово-шёлковый полог. Что ж, тяжела доля того, кого выбрала королева.
Я — тоже у подножия её трона, замерев, ловлю каждое её слово, эхом чернокрылым докатывающееся до ночных пустошей души.
Анна… Нет имени прекраснее! Имя — вздох, имя — стон, имя — бездна, имя — заклинание, в нём заточены нежная страсть и сила всех стихий земных.
Благодарю за исполнение, так суметь передать тоску ожидания и сладкую горечь встреч! Мелодия женского голоса, обвивающая строки, словно пролилась на них огнём, остудила ледяными брызгами. Да Она и была сиреной, вела на камни, разбивая о скалы, спасала из пучины морской, любила неистово и всегда — на краю бездны.
Анна…
Вас передашь одной
Ломаной чёрной линией.
Холод — в весельи, зной —
В Вашем унынии.
М. Цветаева (тоже королева).
youtu.be/FKgpeVl7yXk
Спасибо!
Олюшка, безбрежная душа, чистое озеро, принимающая в свои хрустально-ключевые объятия всех тех, кто входил в соприкосновение с её орбитой. Растворяющаяся в каждом, как в единственном.
Да, она всем существом хочет любить, да — принимает чужие мысли, действия, вообще всю жизнь — как свои, но она всё это проживает искренне и глубоко, это дорогого стоит. Не встречала я таких за всю жизнь, встречу — замуж позову не раздумывая :) Называла бы она меня Светочкой, души во мне не чаяла бы, сияла бы навстречу мне глазами, ну это же прелестно!
А Саша на Оленьку похож, вот же какие чудеса бывают, и она, Оленька моя, как никто другой заслуживает целого ларца, полного чудес, чудесок и чудесят.
Приятно исполнено, Чтице спасибо.
Моё традиционное спасибо Дмитрию, удивительно тонко получилось передать оттенки чувств от первого «алло» и до сдерживаемого тоскливого выдоха в конце.
(В сторону — когда узнаёшь, что твоим именем назвали ребёнка, испытываешь пронзительное чувство благодарности и, почему-то, ответственности)
Сделайте что-то со своей личной жизнью, что ли, что ж так у вас всё…
Песня — навсегда! как услышала её впервые когда-то, до сих пор она со мной, в телефонной подборке.
Интересно стало, какие цветы у них там, почему-то казалось, что это большие влажные белоснежные пионы, с тоненькими лиловыми прожилками на прохладных лепестках, но потом ответили на мой вопрос — герберы. Ну не знай, не знай, так себе выбор для романтического свидания, очень официально и ломкие их стебельки, обвитые проволочкой — провально (дядюшка Фрейд, привет тебе).
Имена Гоголя и Булгакова, звучащие комнате отеля, не показались лишними, а дымчатой вуалью окутали историю, горькую, солёную, осеннюю. Но таящую в себе лучик робкой надежды.
Отличное исполнение, правдоподобно, не театрально, а музыкальный ряд — отдельное удовольствие.
Коль, благодарю за маячок :)
Рассказ кнутом огненным рассёк мой серый день, показав на миг изнанку души человеческой. «В своей бессовестной и жалкой низости...» А искра света — вечно сияет во мраке зловонном.
Спасибо Паффину за исполнение и выбор.