"
Я не был палачом и не был жертвой. Но я был частью того большинства, молчание которого сделало возможным появление палачей и жертв. И теперь, обращая душу к ужасам прошлого, сопереживая с мучениками и сочувствуя несчастным, ведя диалог с собственной совестью, я делаю это не только для того, чтобы склонить голову перед памятью невинных жертв, не только для того, чтобы вновь и вновь проклясть палачей, но и для того, чтобы ни я сам, ни дети мои, ни мои внуки никогда больше не молчали. (...) Через несколько дней «Правда» обругала меня. Цветы зла продолжали прорастать." АВГУСТ-92.
«Пять лет среди евреев и мидовцев.»
И вдруг на кафедре без моего приглашения появился Михалков. Это взбесило меня, и, забыв от волнения его отчество, я громко сказал:
— Сергей Михалыч, здесь я — председатель, а я не давал вам слова.
Он заморгал и покорно покинул кафедру, хотя уже произнес первые слова речи. Я назвал Ю.Бондарева, которому его друзья тогда еще подавали руку, он по бумажке прочитал что-то осторожно-восторженное, и тогда Михалков, заикаясь, спросил меня:
— Те-те-перь можно?
Забавно было убедиться в том, как мгновенно стерлось, растаяло высокое положение, ради которого столько подлостей было совершено, столько похлопываний по плечу, наград и орденов было вымолено едва ли не на коленях. Литературный вельможа стоял перед московскими писателями (которыми он номинально руководил) как провинившийся школьник.
Я дал ему слово, и он неудачно начал с заявления, что опоздал потому, что выступал перед избирателями — не помню, куда его назначали, кажется, в Московский Совет.
И Козловский, прервав его, немедленно изобразил свое благоговение перед такой государственно-важной причиной, с благоговением поднял руки и смиренно подогнул колени.
В зале оглушительно захохотали. Михалков, растерянно моргая, умолк.
Он как-то рассказывал мне, что упорно лечился от заиканья — в этот вечер легко было убедиться, что его усилия пропали напрасно. Длинные паузы, когда он силился закончить фразу, ежеминутно прерывали его неопределенную речь. Зрелище было жалкое, может быть, еще и потому, что Михалков, как известно, мужчина крупный, здоровенный, с длинными и одновременно толстыми ногами, и видеть его нерешительным, растерянным было неприятно и почему-то стыдно. Он вскоре ушел.
«Я должен сказать вам… Я умудрился, может быть, мне повезло: ни разу в своей многотрудной деятельности — а написал я, наверное, не менее 40 книг — ни разу не упомянул фамилии Сталина. У меня нет даже упоминания о Сталине, ни разу…
— И ваши герои не упоминают?
— Нет, герои упоминают. Не столько о Сталине, сколько о терроре. У меня последний роман, который называется „Над потаенной строкой“ — он еще не известен, он будет напечатан в девятом номере журнала „Звезда“. Это рассказ о том, как нашелся человек, который… который… нет… (Вениамин Александрович закашлялся)… Анна Моисеевна, дайте мне платок, пожалуйста…
Ольбик: Вот салфеточка, пожалуйста…
— Нет, платочек… (После паузы). Роман, который только что написан… В этом романе герой пишет „потаенные строки“.
Мы хотели покинуть Вениамина Александровича, но он остановил нас мановением руки. Попросил восстановить прерванную мысль.
— Вы говорили о последнем вашем романе, который будет напечатан в журнале „Звезда“.
— Я был бы плохим писателем, если бы не писал атмосферу, в которой действуют мои герои. А эта атмосфера была тесно связана с расстрелянными коммунистами на Севере. Со страхом. Поэтому я не упоминал имени Сталина, чувствуя, что я питаю ненависть к нему. Я всегда старался вместить героев в такие обстоятельства, в которых читатель понял бы, что ему приходится туго, потому что он живет в России в эту эпоху. Так что я не уходил от жизни. Другое дело, что воспринимал ее поэтически. Я имею в виду, например, роман „Два капитана“. Он был написан в 1937 году. Это был роман, в котором прокламировалась защита справедливости. Безвестный погибший капитан — искомый „предмет“, за кото-рым охотится мой главный герой. Атмосфера окрашена главным образом романтическим призывом: что решено — исполни!, бороться и искать, найти и не сдаваться! Может быть, все это принадлежит литературе для юношества, но роман издается каждый год и так уже 40 лет… И количество тиражей перевалило за сотню...»
из последнего интервью с Вениамином Александровичем Кавериным.
Пользуясь случаем, хотелось бы обратиться к администрации сайта, с просьбой добавить книгу Евгении Гинзбург «Крутой маршрут.» Соблюсти, так сказать, баланс и гармонию. Спасибо.
Оговорка / опечатка в 03-08-06 ( самый конец ): "… и хан их Батый принял тогда же веру христианскую." Речь, как видим, о половецком хане Котяне. Досадно.
«Женщины на российском престоле.» Е. Анисимов. ( читает В. Сушков. )
С уважением!
"
Я не был палачом и не был жертвой. Но я был частью того большинства, молчание которого сделало возможным появление палачей и жертв. И теперь, обращая душу к ужасам прошлого, сопереживая с мучениками и сочувствуя несчастным, ведя диалог с собственной совестью, я делаю это не только для того, чтобы склонить голову перед памятью невинных жертв, не только для того, чтобы вновь и вновь проклясть палачей, но и для того, чтобы ни я сам, ни дети мои, ни мои внуки никогда больше не молчали. (...) Через несколько дней «Правда» обругала меня. Цветы зла продолжали прорастать." АВГУСТ-92.
«Пять лет среди евреев и мидовцев.»
— Сергей Михалыч, здесь я — председатель, а я не давал вам слова.
Он заморгал и покорно покинул кафедру, хотя уже произнес первые слова речи. Я назвал Ю.Бондарева, которому его друзья тогда еще подавали руку, он по бумажке прочитал что-то осторожно-восторженное, и тогда Михалков, заикаясь, спросил меня:
— Те-те-перь можно?
Забавно было убедиться в том, как мгновенно стерлось, растаяло высокое положение, ради которого столько подлостей было совершено, столько похлопываний по плечу, наград и орденов было вымолено едва ли не на коленях. Литературный вельможа стоял перед московскими писателями (которыми он номинально руководил) как провинившийся школьник.
Я дал ему слово, и он неудачно начал с заявления, что опоздал потому, что выступал перед избирателями — не помню, куда его назначали, кажется, в Московский Совет.
И Козловский, прервав его, немедленно изобразил свое благоговение перед такой государственно-важной причиной, с благоговением поднял руки и смиренно подогнул колени.
В зале оглушительно захохотали. Михалков, растерянно моргая, умолк.
Он как-то рассказывал мне, что упорно лечился от заиканья — в этот вечер легко было убедиться, что его усилия пропали напрасно. Длинные паузы, когда он силился закончить фразу, ежеминутно прерывали его неопределенную речь. Зрелище было жалкое, может быть, еще и потому, что Михалков, как известно, мужчина крупный, здоровенный, с длинными и одновременно толстыми ногами, и видеть его нерешительным, растерянным было неприятно и почему-то стыдно. Он вскоре ушел.
В. Каверин. «Эпилог»
akniga.org/kaverin-veniamin-epilog
— И ваши герои не упоминают?
— Нет, герои упоминают. Не столько о Сталине, сколько о терроре. У меня последний роман, который называется „Над потаенной строкой“ — он еще не известен, он будет напечатан в девятом номере журнала „Звезда“. Это рассказ о том, как нашелся человек, который… который… нет… (Вениамин Александрович закашлялся)… Анна Моисеевна, дайте мне платок, пожалуйста…
Ольбик: Вот салфеточка, пожалуйста…
— Нет, платочек… (После паузы). Роман, который только что написан… В этом романе герой пишет „потаенные строки“.
Мы хотели покинуть Вениамина Александровича, но он остановил нас мановением руки. Попросил восстановить прерванную мысль.
— Вы говорили о последнем вашем романе, который будет напечатан в журнале „Звезда“.
— Я был бы плохим писателем, если бы не писал атмосферу, в которой действуют мои герои. А эта атмосфера была тесно связана с расстрелянными коммунистами на Севере. Со страхом. Поэтому я не упоминал имени Сталина, чувствуя, что я питаю ненависть к нему. Я всегда старался вместить героев в такие обстоятельства, в которых читатель понял бы, что ему приходится туго, потому что он живет в России в эту эпоху. Так что я не уходил от жизни. Другое дело, что воспринимал ее поэтически. Я имею в виду, например, роман „Два капитана“. Он был написан в 1937 году. Это был роман, в котором прокламировалась защита справедливости. Безвестный погибший капитан — искомый „предмет“, за кото-рым охотится мой главный герой. Атмосфера окрашена главным образом романтическим призывом: что решено — исполни!, бороться и искать, найти и не сдаваться! Может быть, все это принадлежит литературе для юношества, но роман издается каждый год и так уже 40 лет… И количество тиражей перевалило за сотню...»
из последнего интервью с Вениамином Александровичем Кавериным.
akniga.org/series/%D0%98%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F%20%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B8%20%D1%81%20%D0%B4%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B5%D0%B9%D1%88%D0%B8%D1%85%20%D0%B2%D1%80%D0%B5%D0%BC%D0%B5%D0%BD